Поморы
Шрифт:
Ефросинья, постояв у порога, приметила, что угол в чулане опустел, иконы исчезли.
— Куды иконы-то дели? — спросила она у дочери.
— Вынесли на поветь, там положили, — ответила Августа. — Только чулан загромождают. Да и довольно их тут хранить. Увидит кто — неприятностей не оберешься. Скажут — муж предсельсовета, жена завклубом, а доски хранят. Уж не молятся ли втихую?..
Ефросинья недовольно поджала губы и укоризненно посмотрела на дочь, которая старательно выжимала над ведром тряпку.
— Сегодня Евдокия. Грех полы-то мыть… Большой грех!
— Полноте, мама. Спутники
Ефросинья насупилась и хотела было уйти, но спросила:
— Где они лежат-то? Я хоть одну возьму. А то еще пожгете, хватит у вас ума…
— А на повети. Берите, пожалуйста, хоть все, пока не пришло лето и не хлынули сюда бородатые москвичи. Те приедут — все подберут. Охочи до предметов старого быта.
— Бородатые-то москвичи иконы собирают из корысти. Я слыхала, что продают их там за большие деньги. За границу утекают наши иконки к католикам разным. Вот ты, культурный работник, позаботилась бы, чтобы иконы взяли в музей в Архангельск. Там бы они сохранились. Все лучше, чем барышникам отдавать…
— Ладно, может, из музея кто приедет, так отдадим. А вы себе возьмите какую надо…
Ефросинья подумала, пожевала запавшими старческими губами.
— Дак отец-от опять выкинет. Он еще в тридцатом, в коллективизацию, все иконы на растопку пустил, безбожник окаянный. И твои пустит… Я одну только возьму, чтобы он не видел.
— Как хочешь, мама.
Ефросинья пошла на поветь, долго искала там иконы и нашла их в самом дальнем углу, за ворохом сена, сложенными в стопку и накрытыми мешковиной. Она выбрала для себя изображение богоматери с младенцем, подошла к оконцу, пригляделась к иконе на свету и аккуратно смахнула с нее пыль. Икона была старинного строгановского письма.
В конце шестнадцатого века купцы Строгановы завели у себя иконную горницу, где работали лучшие мастера-иконописцы в манере северного письма. Оттуда, из Сольвычегодска, и попала Богоматерь на Поморье. Этого Ефросинья не знала, но ценила образ не только из религиозных побуждений, а и потому, что икона была старинная и Богоматерь с младенцем выглядели на ней как живые. Она завернула икону в старый платок и понесла домой.
Дорофей встретил ее с этой ношей не очень приветливо.
— Ты не гляди так косо, Дорофеюшко, — сказала жена, положив икону на лавку. — Куды человеку деться со своей верой? Не осуждай. Ну-ка, выкинули Богоматерь на поветь. Разве так можно?
В молодые годы Дорофей бы без лишних слов взялся за топор, расколол бы икону и пустил ее в печь на растопку, а теперь промолчал и махнул рукой.
Хоть и хвалился Панькин в райкоме удоями да запасами сена, скотный двор в колхозе давно устарел. О механической подаче кормов и электродойке скотницы только мечтали. Единственным достижением были автопоилки, установленные два года назад.
Стойловый период длился чуть ли не весь год. Только летом пасли коров на отгонном пастбище в приречных лугах, а осенью, зимой и весной — почти до июня их держали на привязи во дворе.
Работа доярок была утомительной. Приходили к первой дойке еще до света, возвращались по домам, задав корм, поздно вечером.
Фекла отправилась в правление колхоза со своими предложениями.
— Что такое делается? — сказала она Климцову. — По всей стране животноводство механизировано, а в нашем передовом колхозе доярки коров по старинушке руками за сиськи тянут? Не годится. Надо, Иванушко, непременно завести нам электродойку. Ну в это лето я ее от тебя не потребую: работать еще только начинаешь, дел шибко много. А к осени, к стойловому периоду, чтоб были электрические доилки!
Климцов, наморщив лоб, посмотрел в бумаги, лежавшие на столе, словно в них искал ответ.
— Сперва надо построить новый коровник, а уж потом об электродойке думать.
— Давай строить. Когда?
— Годика через два. Раньше никак. Уж пока поработайте в старом. Это у нас не первое дело. Главное — промыслы.
— Все главное, — холодновато возразила Фекла. — И по-моему, так ближняя соломка лучше дальнего сенца. Электродойку надо заводить сейчас. Построим новый двор — перенесем.
— Хорошо. Подумаем. На правлении обсудим, — пообещал Климцов.
На заседании правления Фекла настояла на приобретении электродоильного агрегата.
— Скоро, бабоньки, будем коров доить электричеством, — пообещала она скотницам. — Потерпите маленько.
Правление ввело недавно денежную оплату дояркам вместо прежней по трудодням, и заинтересованность в работе возросла. Сейчас каждая доярка держалась за место.
С переходом на ферму многое изменилось в жизни Феклы. Теперь она всегда находилась близ дома, в селе, каждый день ела горячую пищу, спала на мягкой постели — не то что раньше, когда целыми месяцами жила по тоням на морском берегу, на озерах, на Канине в душных избушках, где и сесть было негде, кроме как на нарах, и спать было неудобно и жестко. Но на новой работе были свои беспокойства.
Однажды Фекле среди ночи постучали в окошко. Откинув занавеску, она увидела Трифона, одного из братьев Сергеевых, которых она в войну уличила в краже рыбы на озере. Трифон теперь постарел, остепенился и мирно доживал свой век, выполняя обязанности сторожа на ферме.
В руке у него горел фонарь летучая мышь.
— Что случилось, Трифон? — спросила Фекла в форточку.
— Настурция никак не растелится, — ответил сторож. Фонарь качнулся у него в руке, и свет заметался по темному окну. — Агафья тебя зовет на помощь…
— Сейчас…
Фекла оделась, побежала к ветеринару, разбудила его. Настурция, небольшая коровенка местной породы, с помощью ветеринара растелилась-таки благополучно.
Но случались отелы и неудачные. А то вдруг заболеет какая-нибудь корова… Или корм перерасходуют, или поилки откажут в работе — движок подкачает… И все бегут к Фекле. Как же иначе? Она — начальство.
Да еще требовался подход к каждой скотнице, характеры у некоторых были строптивые, неуживчивые. И надо было следить за сторожем, чтобы ночами не дремал, не оставлял хозяйство без присмотра и сам бы ненароком не пожег от цигарки двор: курилка был неисправимый. А то и выпившим приходил на дежурство. Фекла не однажды заставала его спящим и давала разгон по всем правилам.