Понкайо. Книга 1
Шрифт:
Неугомонные исследователи с восхищением бродили по кровеносной системе Понкайо и своими громкими восклицаниями, задорным смехом и восторженными возгласами тревожили покой усопших, причиняя ему боль сильнее прежней. Он вел их на погибель и заглатывал целыми группами. Он не оставлял никого, кто мог бы вернуться домой и рассказать об увиденных под землей ужасах. Между людьми ходили самые разные легенды, одна страшнее другой, желание выяснить правду терзало сильнее голода, но расплата за любопытство была слишком высока. Понкайо требовал оставить его в покое, чтобы он мог и дальше оберегать сон тех, кого так внезапно потерял и кого так исступленно защищал вот уже три века к ряду.
На исходе XX столетия интерес к Понкайо несколько поубавился, но лишь затем, чтобы с новым тысячелетием вспыхнуть как в первый раз. Понкайо болезненно воспринимал вторжение посторонних, зорко следил за каждым разгуливающим по его землям незваным гостем и наказывал всех, кто переходил границы дозволенного и причинял ему боль. Он пробуждался и разъярялся подобно чудовищу, на которого нет управы, от которого не сбежать, не спастись. С годами в шутку придуманные «правила посещения Понкайо» – не спускаться в подземелья и ничего с острова не забирать – укоренились и стали чем-то самим собой разумеющимся. Непреложным законом, который ни в коем случае нельзя нарушать, если хочешь вернуться домой.
К сожалению, люди забыли о последнем, не менее значимом правиле, которым также не стоило пренебрегать. Они не видели разницы между «ничего не забирать с острова» и «не пытаться на нем нажиться», но для Понкайо эти условия были одинаково святы. Он не делал послаблений тем, кто не знал и не понимал, его закон един для всех.
Часть первая: Оплот надежды
Глава 1
7 сентября, 2008 год
– Мэдэй, мэдэй, мэдэй 1 . Это парусная яхта «Милана», это парусная яхта «Милана», это парусная яхта «Милана». Потерял двигатель. Сломана мачта. Дрейфую. Высаживаюсь на остров Понкайо. Мои координаты: три два градуса, три ноль точка пять минут северной широты; один семь шесть градусов, три семь точка семь минут восточной долготы. Требуется эвакуация трех человек. Прием.
За прямоугольными иллюминаторами стелются фиолетовые сумерки. Девять часов. Время радиомолчания 2 . На аварийных частотах ведется прием сигналов о помощи. Возможность для всех угодивших в беду моряков дозваться береговой станции, спасательных служб или другого судна. Но, как и прежде, в эфире царило безмолвие, точно все разом безвозвратно исчезли, испарились, растаяли в воздухе и на целой планете не осталось ничего и никого, только три человека на борту потрепанного суденышка посреди необъятного Тихого океана.
1
Мэдэй (англ. MAYDAY) – международный сигнал бедствия в голосовой радиотелефонной связи, аналогичный сигналу SOS; используется морскими и воздушными судами. Согласно Регламенту Радиосвязи (гл. VII, п. 32.13BA) MAYDAY произносится как французское выражение "m'aider" ("мэдэй") – "помоги мне".
2
Трехминутный "период молчания" (с 0 до 3 мин. и с 30 до 33 мин. каждого часа), установленный в радиотелефонии Женевской конференцией 1959 г., в течение которого судовые и береговые радиостанции работают только на прием аварийных сообщений.
Руслан вещал твердым, уверенным голосом, проговаривая слова размеренно и четко. Ему не требовались шпаргалки с основными фразами, приклеенные скотчем к шкафчикам над панелью приборов, или книга с инструкцией по использованию радиотелефонной связи. Все правила и «черновики» он давно выучил наизусть, давно привык к своей интонации, с которой передавал сообщения. Каждый день и каждый час, из недели в неделю, из месяца в месяц… Менялись только лишь координаты. Слова о помощи как под копирку переносились в его сны, и даже когда он занимался другими делами, его собственный голос эхом отдавался в голове. Интересно, у Максима так же?..
Действуя согласно ежечасному ритуалу, Руслан повторил сигнал бедствия и опустил зажатый в руке микрофон. Даже спустя пять месяцев команда не переставала надеяться на ответ. Руслан сидел за штурманским столиком в закутке между диваном кают-компании и гальюном. Здесь находилась панель приборов: помимо стационарной радиостанции, сломанная система отопления, индикаторы топлива и чистой воды, электрические переключатели с амперметром и вольтметром, гнездо прикуривателя и прочие устройства, большая часть которых сейчас не работала. В сторонке от радиостанции лежал цифровой диктофон на шнурке.
Столешница штурманского столика поднималась, внутри хранились карты, измеритель и линейка для работы с ними, необходимые документы, компас-пеленгатор, секстант, круглое зеркальце для подачи сигналов и книга по оказанию первой помощи.
Подвесная лампа отбрасывала ровный кружок бело-желтого света на штурманский столик с разложенной картой. Руслан вяло поскреб заросший подбородок, убрал руку и посмотрел на карту. Обведенный карандашом Понкайо – ничтожно крошечная точка посреди бумажно-василькового нигде – напоминал мишень, в которую непременно нужно попасть, чтобы продвинуться дальше. Над мишенью толпились два ряда координат. Всего одиннадцать цифр, но в строго определенном порядке, имеющем жизненно-важное значение.
Руслан был одет в застиранные темно-зеленые брюки-карго из хлопка и черную футболку. Руки у него обгорели; на предплечьях, где кожа уже слезла, расползлись бледные прогалины. Выцветшая на солнце черно-синяя кепка, с которой Руслан почти не расставался, лежала на коленях – на маленьком столике для нее не хватило места, – и ничто не мешало длинной, до ушей, темно-коричневой челке падать на лицо, но Руслан не обращал на нее внимания, пока она не лезла в глаза, и тогда привычным движением отбрасывал ее назад. За полгода плавания волосы отросли до плеч и загнулись на кончиках. Руслан позаимствовал у сестры резинку и частенько собирал волосы в хвост. В сочетании с массивным украшением на шее – серебряно-деревянной тотемной цепочкой с двумя львиными головами, не поделившими одно кольцо – это придавало ему довольно интересный вид. Руслан был похож не то на рок-музыканта, не то на просоленного серфера, который ждет исключительно плохой погоды и гоняется только за смертоубийственными волнами.
Из носовой каюты вышла невысокая щупленькая девушка в потертых джинсах и темно-синей толстовке с капюшоном. Вблизи Понкайо воздух потеплел, преследовавшая их в открытом океане студеная сырость исчезла, и уже не было необходимости кутаться в несколько слоев одежды, но близилась ночь и Лола по привычке встречала ее во всеоружии.
Руслан поднял голову, посмотрел на сестру, и жесткий взгляд его карих глаз сразу смягчился. Тугой короткий хвостик на затылке открывал узкое девичье лицо с высоким лбом, полной нижней губой и аккуратно закругленным подбородком. Глаза зеленые, с желтым ободком вокруг зрачков, далеко посаженные, в зависимости от ракурса миндалевидные. Веки от природы полуопущены, ресницы и брови светлее русых волос и теряются на фоне загорелой кожи. Лола казалась подростком, не старше ученицы выпускного класса, но на самом деле в мае месяце девушке исполнилось двадцать три. Примерно тогда же они планировали вернуться на материк. Ее день рождения должны были отмечать уже дома.
Руслан забыл о карте и внимательнее вгляделся в Лолу. В искусственно подсвеченном сумраке тени под скулами и на впалых щеках вытянулись и вместе с полуопущенными веками придали девушке нездоровый усталый вид. Но стоило Руслану заглянуть в ее глаза, сверкающие чистым блеском золотых колец, и тревога сразу отпустила его. Лола улыбнулась сводному брату своей особенной ласковой улыбкой, и его сердце наполнилось теплом и уютом. Рядом с ней Руслан чувствовал себя как дома. Так умела улыбаться только она одна.