Понурый Балтия-джаз
Шрифт:
Уютно потянуло запахом древесного угля. Кажется, затопили печи. Я встал и дотронулся до черного маслянистого бока голландки в углу возле бара. Согрел ладони. Захотелось под перину вроде той, которая была в номере лейпцигской гостиницы "Меркуре".
– Вот такая вот история, - пробурчал Ефим. И, как бы размышляя вслух, добавил: - Эх, обойтись бы без всего этого вздора, переговоров и остального. Послать бы куда подальше. Оставить как есть до лучших времен...
Нос его блестел, очки сползли, и Ефим поддел их пальцем вверх. Мне уже не казалось, я теперь точно знал,
Приспособление для откупоривания бутылок оказалось привинченным под столешницей на ножке столика. Теперь Ефим обнаружил его. Пробка второй бутылки укатилась в угол.
– Ставь мне задачу, - поторопил я. Мне давно следовало положить голову на что-нибудь помягче собственного локтя.
– Задача, Бэзил, внешне проста, - ответил Ефим Шлайн.
– Преступить шестую заповедь.
– Шестую? Не укради... не возжелай жены ближнего...
Я по привычке отгибал пальцы. Как делал отец. А полагалось бы, если по-русски, сгибать. Мелочи, мелочи, ах, эти предатели мелочи!
– Не убий?!
– вспомнил я.
Глядя на перышко пара, высунувшееся из бутылки с кока-колой, Ефим занудно сказал:
– Цель на поражение - генерал Бахметьев. Готовь покушение.
Глава вторая
Благородный корреспондент
Кроны, белорусский паспорт, доверенность на машину и ключи зажигания мне выдал Скелет Велле после ухода Ефима Шлайна. Оскальзываясь на комках подмерзшего к ночи талого снега, я разыскал на площади, некогда называвшейся Выру, черный "Форд Эскорт". Как и было указано, он стоял напротив бара "Каролина". Чтобы взбодриться, я взял в баре стакан глинтвейна и блюдце сырных палочек, которые, надкусив одну, скормил собаке-попрошайке, крутившейся между ногами выпивох.
Луна высоко вышла в небе. Море, к которому иногда выходило шоссе, было выпуклым, тяжелым и светлым, как ртуть. На горизонте полыхало зарево судовых огней. Когда выпитые пиво и глинтвейн заставили остановиться и выйти на обочину, в лицо впились сотни иголок. Ветер дул жесткий. Вдали, возле порта, раскалялся и затухал, снова раскалялся и снова затухал сигнал проблескового маяка...
Почти бегом я вернулся в машину.
Две вещи не увязывались в рассуждениях Ефима. Анонимщик грозил покушением на генерала Бахметьева. И подготовку такого покушения заказывал Шлайн. Почему бы просто не позволить грохнуть важную персону? И не дублировать дорогостоящую работу?
Ответов могло быть несколько. Первый: Шлайн или его контора хотят обещанного анонимом покушения, но не уверены, что оно удастся, и намерены подстраховать предприятие. Второй: Шлайн или его контора не хотят покушения, однако не располагают информацией касательно его подготовки и заказывают планирование точно такого же покушения в теории, чтобы, заполучив модель, разработать план контрдействий. Третий: Шлайн или его контора выдумали анонимку и сами по себе затевают покушение, чтобы, "раскрыв" его, подпитать собственный авторитет или же "разобраться" с людьми, которым припишут либо покушение, либо вину за то, что его проморгали...
Перечень можно продолжить.
И при любом варианте исход в случае провала один - подставленным оказывается некто Бэзил Шемякин.
...В буфете пансионата угрюмые мужички с белесыми бакенбардами степенно тянули из горлышек какое-то пойло. Что именно, было не ясно. Бутылки держали в бумажных пакетах. Я проглотил двойную порцию бренди.
Пропавший сон не возвращался.
В комнате я набрал номер телефона, который лучше было бы не знать.
Голос изменился немного, может быть, стал глуше, с хрипотцой. Наверное, она перестала воплощать образ зайца на сцене Таллиннского русского детского театра, который скорее всего закрыли, и потеряла тональность.
– Где ты?
– спросила она.
– Лохусальский пансионат. В номере занавески на окнах, и мужички в буфете при бутылках все те же... Чистая случайность, что меня здесь поселили. Правда, странно?
– Странно, что ты меня вспомнил. Мне известно, что ты в Москве. И давно...
– Москва заграница теперь, приехать непросто. Но сейчас я здесь. Увидимся?
– Зачем?
На простые вопросы всегда нет ответа.
– Подозреваю, что родился ребенок, которого ты скрываешь, дабы не платить мне алименты, - сказал я.
– Допрошу с пристрастием.
– Настолько серьезно?
– Меня бросили в сугробе голым, и волчьи пасти обдают мое лицо зловонным дыханием.
– Паршивец шпион, которого забыли вернуть с холода.
– Я рад, что у тебя есть время на чтение Ле Карре.
– Да не читала я его. Это дядечка с нас списал...
Она засмеялась.
– Как в старые времена, - сказал я про то, что слышал. И чувствовал.
– Завтра в девять тридцать утра у ворот пансионата. Мы приедем.
Она положила трубку первой.
"Мы", надо было понимать, - это она и её новый, если я не сбивался со счета, второй эстонский муж.
Ночью за окном в Лохусальском заливе шелестели льдины. К рассвету их спаяло, и между лобастыми валунами ковыляли на разъезжавшихся перепонках гуси. Они тянули шеи и удивлялись, что не плывут, а только отражаются в малахитовом глянце. Утки, в отличие от гусей, ночуют на воде. Ночью лед прихватил брюшки уток, и теперь, в ожидании солнца, они сидели среди рыжих камышинок, с тревогой косясь на огромных гусей.
У берега прибой высовывал из-под шуги черные языки и слизывал снег с гальки, по которой я прогуливался в ожидании сладкой парочки. Со стороны поселка, видневшегося на противоположном берегу бухты, несло коптившейся рыбой и грибной прелью.
Марина и её муж подъехали в кремовом джипе "Рэнглере", бессовестно обдав талой жижей из-под колес бедолагу, толкавшего высокие финские санки. На их сиденье в пластиковом ящике звякали пустые бутылки.
– Извините, пожалуйста, - сказал я ему.
– Они нечаянно.
Малый то ли кивнул, то ли поклонился джипу. Ответной реакции я не приметил.
Марина вышла, чтобы пропустить меня на заднее сиденье. Ее муж, придерживавший спинку переднего, сказал мне через плечо по-русски: