Понятие "революция" в философии и общественных науках: Проблемы, идеи, концепции
Шрифт:
Смена власти была не самоцелью, а средством для проведения преобразований, в совокупности означавших социальную революцию: были отменены сословия (1871 год), введена частная собственность на землю, сняты ограничения по торговле землей, за каждым японцем признано право свободного выбора занятий и т. д. Последовало образование классов буржуазии и наемных работников, индустриализация страны, рост военной мощи.
Концом социальной революции в Японии следует считать расторжение на рубеже веков неравноправных торговых договоров с западными странами (первый равноправный договор заключен с Англией в 1894 году).
Вместо новой колонии западные державы получили конкурента, а историки – проблему японской революции.
Обычно ее называли «незавершенной», «неполной»
Это был капитализм, близкий к капитализму «ядра», полупериферийный, с тяжелым наследием политаризма, сказавшимся в XX веке. «Фашизация Японии, – писал в 1934 году востоковед Е. М. Жуков (1907-1980), – происходила не в форме перехода государственной власти в руки определенным образом сложившейся политической партии и не через создание диктатуры, опрокидывающей прежний государственный аппарат, а путем планомерного закрепления господствующей роли тех частей и элементов существующего государственного строя, которые и ранее несли в себе задатки неприкрытой диктатуры» [385]. Родство японского политарно-капиталистического строя с немецким и итальянским, пришедшими к тому же результату с другой стороны – от капитализма к политаризму – было вызвано одинаковым характером исторической задачи: пробиться в ядро. Эта цель и сплотила «ось», а затем «треугольник» агрессоров.
Революция 1868 года стала классической буржуазной революцией «сверху». Старый господствующий класс политаристов сумел измениться, частично погибнув, частично преобразовавшись в буржуазию, частично пойдя ей на службу. Другая часть буржуазии вышла из «низов» благодаря политике «верхов». Источником перемен была необходимость противостоять экспансии Запада, а для этого «учиться у иностранцев».
Несмотря на все издержки для остального человечества, для Японии смена строя была однозначно прогрессивной. Никакой другой революционной силы, кроме «верхов», в Японии не было, и никакой другой революции быть не могло. Представления о том, что «Революция Мейдзи означала… умелое и осторожное, половинчатое проведение политики буржуазных реформ, с той целью, чтобы спасти Японию от революции» [386], являются верхом наивности. Революция спасла Японию от единственной альтернативы – превращения в зависимую страну.
В целом к революциям «сверху» применимы слова, сказанные А. Грамши об итальянском Рисорджименто: «Задача заключалась не столько в том, чтобы освободить уже развившиеся экономические силы от пут устаревших юридических и политических отношений, сколько в создании общих условий для того, чтобы эти экономические силы могли возникнуть и развиваться по образцу других стран» [387].
Итак, данная революция не высвобождает, а создает новый базис. Это наиболее удачное определение сущности революции-возникновения как иной формы революции по сравнению с революцией-замещением. Однако у разных форм революции есть общее: исчерпанность старого базиса и необходимость его замены.
Революции «снизу»были предметом серьезного изучения; причем в отличии от позиции немарксистских историков на Западе, сводивших суть революций к ненужным эксцессам при проведении нужных реформ, у нас подчеркивалась, иногда чрезмерно, роль народных масс в буржуазных революциях. Роль эта несомненна, хотя никак не больше роли демоса в антично-рабовладельческой революции.
Мелкие собственники и наемные работники Античности, способствовав устранению долгового рабства, обеспечили себе в новом устройстве общества пусть не главенствующее, но привилегированное положение; крестьянство и ремесленники абсолютистской Европы при капитализме должны были исчезнуть как классы, дав начало пролетариату и мелкой буржуазии.
Участвуя в чуждых им по сути буржуазных революциях, они приближали свое исчезновение, но не могли ни остаться в стороне, ни провести свою революцию. Капитализм в основном противоречил их интересам; их собственные цели (от ликвидации «верхов» и окрестьянивания остального населения [388]до введения полного равенства [389]) были нереализуемы, а союз с буржуазией шаток. Поэтому крестьянские массы участвовали и в абсолютистско-дворянской контрреволюции (якобиты Шотландии и Ирландии, Вандея, шуаны Бретани, карлисты Испании, мигелисты Португалии). Но совпадение их интересов с интересами дворянства было еще менее полным: уничтожение крестьянства было делом не столь близкого будущего, как уничтожение дворянского землевладения.
Буржуазия, бывшая «привилегированным меньшинством» (Р. Арон) и поэтому нуждавшаяся для победы своей революции в поддержке народных масс, вела борьбу на два фронта: против абсолютизма и против народа, лавируя между ними и в конечном счете побеждая.
В нашем обществоведении радикализм масс, «углублявших революцию», только приветствовался, в таких, например, выражениях: «Массы стремились углубить революцию, несмотря на незрелость предпосылок для полной ликвидации эксплуататорского строя» [390]. Понятие «углубление революции» загадочно. До какой степени можно углубить буржуазнуюреволюцию? До «полной ликвидации эксплуататорского строя»? До максимального расширения демократических свобод в буржуазномобществе? Первое невозможно, а наличие второго как цели народных масс, участвующих в буржуазной революции, еще надо доказать. Я не вижу в использовании этого понятия ничего, кроме идеологической предвзятости, из-за которой роль реальных буржуазных революций в историческом процессе предстает искаженной. Это стремление препарировать их таким образом, чтобы сохранить революционность, исключив буржуазность.
Эта точка зрения восходит к указанной речи Сталина, где вопрос о переходе к капитализму был поставлен следом за вопросом о «революции рабов» и, напомню, решен не менее лихо: имела место никакая не буржуазная революция, а «революция крепостных крестьян», которая «ликвидировала крепостников».
Фраза вождя была воспринята как руководство к пересмотру истории: «Не случайно товарищ Сталин, – писал С. П. Толстов, – в цитированной выше речи раскрыл нам содержание примелькавшегося термина “буржуазные революции“, говоря о революциях крепостных крестьян» [391].
При следовании этой народнической установке, признающей революционным классом крестьянство, а не буржуазию, для науки возникала опасность умножения числа революций, в число которых могли быть записаны любые восстания. Так, Б. Ф. Поршнев, любивший выдвигать парадоксальные гипотезы [«Революция варваров»; предположение о том, что Дешан и Морелли — одно лицо; попытка опровергнуть трудовую теорию антропогенеза.] [392], произвел в неудавшиеся буржуазные революции Фронду 1648-1653 годов во Франции. («Народные восстания во Франции перед Фрондой» (1948)). Этот взгляд не был принят наукой. Фронда определяется как «широкое антиналоговое движение народных масс», не имевшее единой цели [393].
Доходило до курьезов. Близкий к марксизму американский философ Берроуз Данэм в книге «Гигант в цепях», посвященной, в основном, проблемам гносеологии, обронил замечание: «Феодализм пал не от рук того класса, который он непосредственно эксплуатировал, а от рук другого класса, которому он просто мешал». В русском переводе редакция сочла необходимым дать примечание к этой фразе: «В основных буржуазных революциях XVII-XVIII веков, приведших к окончательной гибели феодализма, буржуазия выступала лишь в качестве руководящей силы по отношению к участвовавшим в революции широким народным массам, являвшимся ее главной движущей силой» [394]. Выражение «лишь в качестве руководящей силы» торчит посреди абзаца, как монумент редакторскому усердию.