Понятие "революция" в философии и общественных науках: Проблемы, идеи, концепции
Шрифт:
В 1920-1940-е годы надстройка была просто приведена в соответствие с базисом, что выразилось в постепенном отказе от дальнейшего революционного преобразования общества (упрочение репрессивного аппарата, полное упразднение политических свобод, подчинение профсоюзов государству, роспуск Коминтерна, легализация религии, усиление милитаризма, шовинистические мотивы в пропаганде, поддержка консерватизма в быту и т.д.), т.е. в реакционных реформах, а не переворот (революционном или контрреволюционном).
Политарный террор – не признак революции или контрреволюции Это необходимый момент эволюции политаризма, подготовка рабочей силы к подчинению собственнику (государству), такая же, как ввоз рабов – для рабовладения
Политаризм проявил свою сущность, а не вытеснил социалистическую, которой не было. Разрушение мира насилья объективноне началось. Иной взгляд основан на абсолютизации случая и отрицании исторической необходимости. Обычно левыми идеологами утверждается необходимость «социалистической» революции 1917 года и случайность «контрреволюции» («перерождения социализма», «негативной мутации» и т.д.), а правыми – случайность «октябрьского переворота» и необходимость «конца утопии», но это явно нелогично, поэтому приведу в качестве примера обобщение более высокого уровня.
«До точки бифуркации система развивается эволюционно. В точке бифуркации она "решает", какой путь ей избрать. И случай, имеющий ту или иную вероятность, приводит к переводу системы на тот или иной путь нового эволюционного развития… Бифуркация 1917 года привела к революционному Октябрю и социалистической эволюции, приведшей в результате, в основном, внутренних возмущений… к бифуркации 1927-1930 годов» [760].
Для марксиста данное рассуждение – нонсенс: как в этом случае можно говорить о прогрессивности бифуркации 1917 года и реакционности «негативной мутации» 1927-1930 годов? «Тот или иной путь» равноценны. Ф. Фюре был более последователен, утверждая случайность и отрицая прогрессивность Октября. Противоположная оценка нуждается в ином, неволюнтаристском обосновании, и синергетика И. Пригожина здесь ничем помочь не может в силу своей недиалектичности. Для ориентированного на нее автора статьи категория «вероятность» применима только к случайности и несовместима с необходимостью. В эволюции – только предопределенность; в революции (бифуркации) – только неопределенность.
Диалектика подходит к этому вопросу иначе. Вероятность – проявление необходимого в случайном, предопределенности – в неопределенности. Любое историческое событие, конечно, можно объявить только случайным, но тогда понять его невозможно Это верно не только для 1917 года, но и для событий последующих лет. Все революции XX века можно назвать «социалистическими» и найти «случайные» причины для их «поражения». Однако отсутствие победившей социалистической революции заставляет видеть в случайностях – необходимость. Революция, как уже говорилось, приводит к тому строю, к которому вела эволюция. Эволюция старой России не давала оснований считать, что в ее недрах вызревает бесклассовое общество, предпосылки же политаризма – налицо.
Новый эксплуататорский строй в России возник в результате успешной революции «снизу». Причем в отличие от восстания тайпинов, чье общество породило тот же аграрный политаризм, что и в остальном Китае, и все вернулось к исходной точке [761], для России неополитарный строй был новым и прогрессивным. Поэтому можно говорить о восстаниитайпинов, но о революциив России. Эта революция была локальной, а не мировой. Прогрессивный переход человечества к бесклассовому обществу еще не начался; о регрессивном переходе человечества к неополитаризму тоже пока говорить рано.
Наиболее близкой аналогией сталинского СССР, очевидно, будет Английская республика при О. Кромвеле, «констебле Англии», видевшем свою задачу в охране нового общественного порядка, или империя Наполеона I. Так проявлял свою сущность победивший капитализм.
«Сталинской контрреволюции» или «сталинской революции» не было (как не было кромвелевской или наполеоновской), потому что утверждение политаризма было единственно возможным результатом победы социальной революции 1905-1922 годов, абсолютно не предвиденным лидерами большевиков. История сыграла с ними злую шутку, но Россия от этого выиграла, как всегда выигрывают социоры от революций, какими бы ни были побуждения революционеров.
Участь РСДРП(б) опровергает волюнтаризм не менее наглядно, чем участь якобинцев. До и во время революции большевики выражали как обшесоциорные интересы, так и интересы трудящихся России. В. И. Ленин, не учитывавший возможность политарного классообразования, считал, что так будет всегда. Но после победы революции эти интересы разошлись. Аппарат РКП (б) стал основой формирования нового эксплуататорского класса, единственно могущего организовать производство в независимой стране и поэтому прогрессивного. Существования легальной оппозиции политарная надстройка не допускает – трудящиеся СССР своей партии не имели.
Когда политарные производственные отношения из стимула стали тормозом развития, номенклатура из прогрессивного класса стала реакционным и закончила свое существование, преобразовавшись в компрадорскую буржуазию и совершив контрреволюцию 1991 года. «По данным Института социологии РАН, более 75% российской "политической элиты" и более 61 % “бизнес-элиты" составляют выходцы из номенклатуры советских времен. Господствующие социальные, экономические и политические позиции в обществе остались в прежних руках… Современным хозяевам собственности не требуется накоплять капитал, им достаточно перераспределить его между собой, превратив из государственного в корпоративно-частный» [762]. Автор статьи, считая советское общество госкапиталистическим, а переворот 1989-1991 годов – надстроечным политическим, делает странный (логичный с его точки зрения) вывод об отсутствии «социальных катаклизмов» при перераспределении собственности, что явно не нуждается в опровержении.
На мой взгляд, переворот носил социальный, а не только политический характер: возник новый строй, в чем была заинтересована номенклатура как целое. Разлом внутри нее, приведший к вооруженному противостоянию 1989-1991 годов, прошел между сторонниками сохранения единства страны (что давало призрачный шанс на ортокапитализм и вхождение в ядро) и сепаратистами в руководстве союзных республик, чья победа сбросила обломки СССР на периферию. Но это была не политическая борьба двух фракций одного класса (как во Франции 1848 года), а социальная трансформация старого класса в новый (как в Японии 1868 года), при которой он несет потери. Надстроечным политическим был реакционный переворот «сверху» 1993 года, покончивший с большинством демократических свобод. История зависимых стран подсказывает, что он – не последний.
Трудящиеся России, активно, но слепо помогавшие свержению политаризма, остались ни с чем и до сих пор не имеют партии, представляющей их интересы. Внешне ситуация похожа на буржуазную революцию, но по содержанию много хуже: новый строй регрессивен.
Судьба России не уникальна. Неополитаризм – единственная успешная форма освобождения от зависимости; неополитарная революция – единственная возможная победоносная революция в зависимых странах. Монголия, Китай, КНДР, страны Восточной Европы, Вьетнам, Куба, некоторые арабские и африканские страны добивались независимости от капиталистического мира ценой установления политаризма под социалистическими или околосоциалистическими лозунгами. Революционной силой, как и в России, был союз класса наемных работников (пролетариата), крестьянства и мелкой буржуазии; чем ниже был уровень развития страны, тем весомее – роль крестьянства и мелкой буржуазии. Но к власти приходил не этот союз, а рожденный в ходе революции новый класс политаристов.