Поп и работник
Шрифт:
– Пилюлю прими, – посоветовала Вера Ивановна.
– А где мое лекарство? – Женя отложил носки и нашел в кармане пузырек с таблетками, – Если не трудно, Вера Ивановна, немножко воды, запить.
– Горе ты мое, горе… – Вера Ивановна налила ему остывшего чаю. – Таблетки-то тебе тоже не в помощь. А если, не дай Бог, захвораешь, кто за тобой ходить будет?
– Я в Москву на улицу Восьмого марта поеду. В больницу. Там врачи очень хорошие. Или, может быть, жениться. Я человек красивый, у меня пенсия…
Вера Ивановна тяжело
– Давай-ка носочки обуем, а потом уж и сватов будем засылать. Кушать-то будешь или передумал?
– Нет, спасибо, я сыт, – улыбнулся Женя. – Я очень плотно сегодня позавтракал.
– А все-таки кашки вкуси слегка, для порядка.
Вера Ивановна зашнуровала ему башмаки и пошла поискать какое-нибудь лекарство от сердца. От богомольцев много чего остается. Она нашла запылившийся пузырек, похожий на сердечные капли, и с ним в руке вернулась в трапезную.
Женя сидел перед неначатой тарелкой. Вера Ивановна сунула ему пузырек.
– Это что?
– «Кардиамин», – прочитал Женя. – Плохо себя чувствуете?
Хотела Вера Ивановна ответить, что как наглядится на бедолаг, так у нее печь в груди начинает, но смолчала, накапала в чашку сколько капалось, долила чаю и выпила.
– Значит, исть не будешь? Значит, убираю? Или погодить? Может, покушаешь?
– Может, покушаю, – очень серьезно согласился Женя, выходя – за стола. – Спасибо, Вера Ивановна, было очень вкусно. Я пойду дровами займусь. – Он перекрестился на икону и вышел трапезной.
Вера Ивановна как-то бестолково поплелась за ним – отшиб Женька все ее планы: чего хотела-то? Посидеть бы немножко, глядишь, и вспомнила, да с другой стороны, чего рассиживаться – дел по горло. И для успокоения решила Вера Ивановна обойти церковь. Пустое вроде бы дело круги вокруг церкви вить, а помогает и сил придает.
Замотанные на зиму ульи стояли возле компостной кучи, на которой распухшими поросятами залежались два перезрелых кабачка. Сороки безбоязненно клевали помои, синичка у летнего рукомойника долбила расклекшее мыло.
– Кто ж это догадался на помойке пчел устроить? – сокрушенно покачала головой Вера Ивановна.
Возле котельной Александр Хромов кувалдой колол глыбы антрацита.
– Долбишь? – спросила староста. – Значит, оклемался. – И совковой лопатой отгребла уголь с дороги.
– Да я сделаю, – сказал Хромов.
– Хороший уголь, крупный. Еле достала. А справки-то нет. Проверялыцики объявятся – чего скажу? Поскорей бы уголь в подвал спровадить.
Хромов выволок кучи полуметровый оковалок антрацита и закашлялся.
– Куда не в подъем схватил? – засуетилась Вера Ивановна. – Брось, говорю, отстань от нее, иди чайку попей. – И, притишив голос, добавила: – Трись на людях-то, трись… В церковь приехал, к батюшке. Никто и не заметит…
– А долго сегодня?
– Чего, служба-то? До-олго… – закивала Вера Ивановна с гордостью.
– Батюшка наш с небрежением не служит. По полному чину, по-монастырски. Не как другие: отмолотил и побег. Тут его сын приезжая, Борька. Дьякон он в Москве. Сослуживал отцу. Все недоволен был, долго, говорит, служите. В два раза быстрей можно, как в других храмах. У нас такого, слава Богу, нет. Служит батюшка прилежно… Все бы хорошо, да вот плохо: никак, Саша, я с ним не столкуюсь. И знаю, грех, а ничего поделать не могу…
– Чего такое? – насторожился Хромов.
– К тебе не относится, наши дела…
Вера Ивановна хотела перемолчать, как обычно, когда видела любопытничание, но лихоман в душу не лез, отшагнул к углю и снова взялся за кувалду.
– Я ведь хотела ктиторов уйти, когда прежнего батюшку, отца Валентина, церкви выгнали. Думала, буду как все: приходить да тихонько в уголку Богу молиться. А батюшка отец Валентин не благословил. Оставайся, мать, говорит, без тебя храм запустеет. Береги храм. Вот и берегу себе на печаль-Вера Ивановна поставила лопату у входа в котельную. За косогором на дальнем поле в нине елозили трактора, перепахивая неубранный горох. Справа возле леса дымилась скирда.
– Так и не прикрыли солому, сволочи, – сказала Вера Ивановна, – вся сопреет. И смотри, Саша, на службе вечером будь как все. Колокол зазвонит – сразу в церковь.
Димка-регент висел на столбе перед папертью, вцепившись в него когтями кошек.
– Ты когда прибыл-то, я не заметила! – крикнула ему вверх Вера Ивановна. – Чего у тебя?
– Кондер полетел или лампа барахлит. Жень, включи! Женя-сумасшедший включил рубильник, к которому был приставлен.
– Ты смотри аккуратней там, – сказала ему Вера Ивановна, проходя мимо. – А то спалишься в проводах, как Мишка Гвоздев!
– Какой такой? – заинтересовался Димка.
– Которого Толян в прошлый раз на пруде зарезал. Толян в тюрьму отдыхать, а Мишка после больницы электричество полез воровать на столб. Его там и прихватило. Милиция потом одни уголья в целлофан паковала…
– А не надо пятить у родного отечества, – рассудительно сказал Толян, появляясь невестно откуда. – У государства не воруй. Клиент созрел – его и щупай. Да, баба Шур?
Шура топталась возле паперти, ждала батюшку. В дареной старой шубе черной синтетики она мерно прохаживалась, заложив руки за спину. В шубе, в войлочных сапогах на «молнии». Степенная.
– Баба Шур! – крикнул ей в ухо Толян. – Хочешь, песню спою? Как по быстрой речке плыли две дощечки, ах, еж твою медь, плыли две дощечки! Ништяк?
Из уборной вышел Александр Хромов и молча направился в котельную. Женя-сумасшедший преградил ему путь, достал кармана поломанную фотографию.
– Это мама моя. Ничего, правда?
С фотографии на Хромова смотрела тупорылая, налитая похмельем пожилая женщина.
– Солидная, – кивнул Хромов и, чтобы замять смущение, потянул кармана папиросу.