Поп и работник
Шрифт:
– Во сколько?
– Батюшка, бывает, и с утра прибежит, если с кем договорился. Он мне не докладывает.
– Утром уйду, – глухо сказал Хромов.
– Утром тебе, Саша, что прогулка, что тюрьма! Понял?
«Так, – устало подумал Хромов, – все знает».
Вера Ивановна прикрыла дверь в прихожую.
– Люди тебя, Саша, видели: Груша, Шура, кочегар наш… Ты мне одно скажи: за что посадили?
– Ни за что. – Хромов вяло махнул рукой. – Таракан один стрельнул. С перепугу. В спину. А на суде сказали: я с топором напал, а мент
– Так по дыркам же видно, куда влетел, откуда вылетел! У меня муж покойник весь пробитый: куда залетела пуля – поменьше дырка, откуда выскочила – побольше.
– Вот они и сделали побольше, – сквозь зубы сказал Хромов, откусывая сломавшийся ноготь, – Расковыряли на операции…
– Ну-ка покажи.
Хромов расстегнул рубашку и показал шрамы: на груди под соском и на спине под лопаткой – здоровенный, с выбоиной, жомканый. Вера Ивановна покачала головой.
– Умники…
– Я им говорю на суде: разрежьте меня еще раз – внутри-то видно… Я ж до суда не знал толком, думал, разбираются. Очнулся в Склифосовском. Лежу в палате. Домой надо, жена ждет. Приподнялся, а рука к койке прикована, и мент сидит. Думал, пока следствие, потом отцепят… А они уж все придумали…
Вера Ивановна налила ему еще рюмку.
– Коммунистов, Саша, не пересудишь. Навидалась я ихней справедливости.
– А поп у вас как?
– Батя-то? – усмехнулась Вера Ивановна. – Батюшка у нас шустрый: в храм войдет – лампадки тухнут.
– Валить надо, – пробормотал Хромов, глядя в стол, – заложит.
– Не заложит! Какой же он тогда священник? Оставайся. Тебе обогреться нужно…
– В Москву надо… Там мужик один… Академик Сахаров…
– Врач?
Хромов помотал головой.
– Не-е… Бомбу выдумал.
– На кой он тебе? Тебе бы спрятаться… Или в газету сказать… А военный хуже нет. Сдаст властям.
– Да нет, свой это. За права борется. Тоже сидел…
Вошел Бабкин. Вера Ивановна, подводя черту под разговором, встала – за стола.
– Ты, Саша, слушайся меня. Говорю – оставайся, значит – оставайся. Вовка! Погляди переодежу ему. Мокроту сменить. И спать положи в котельной. Чего смотришь? Потеплее там. Простыл человек. Что-то я совсем с вами задурилась, болтаю больше, чем молюсь.
И, выдворив Бабкина с лихоманом, Вера Ивановна стала молиться с возможным тщанием. Отмолившись, она крикнула Шуре:
– За людьми не надзирай! Здесь я начальница! Спала и спи, а то в богадельню сдам!
И, засыпая, Вера Ивановна с удивлением отметила уплывающим сознанием, что страх за спрятанную черную кассу впервые, как перепрятала деньги, прошел. Как будто больной лихоман котельной присматривал за ними и оберегал.
7
На следующий день Петров по случаю предстоящей завтра Казанской Божьей Матери надел новые шерстяные перчатки и каракулевый пирожок. У калитки он замешкался, какой стороной повесить фанерку: «Я дома»
– Генералам! – козырнул ему с крыльца напротив Толян.
– Из Можайки побег… К тебе заходили… А ты – в отрубах на полу валялся.
– Было дело, – засмеялся Толян. – Отдыхал.
– Не знаю, не знаю, мое дело передать. Я за хлебом иду.
В трапезной старухи в ожидании хлебовозки обсуждали Буку.
Чувствуя себя в центре внимания, пес важно прохаживался по комнате. Подошел к окну и от безделья, как муху, куснул красную закорючку жгучего перца, который матушка выращивала на всех трех подоконниках вместо цветов. И затряс башкой.
– Пожуй-пожуй, голубок! – вытирая с кителя разлетевшиеся Букины слюни, засмеялась Вера Ивановна. – Доокусывался!..
– Воды подай псу! – приказал Петров. – Забавы строите!
Арина налила воды. Бука жадно рыпнулся к миске, чуть не сшибив старуху.
– Страхота бесполезная!
– Сама ты бесполезная! – рявкнул на Арину Петров. – У ней мертвая схватка!
– Садись посиди. – Вера Ивановна придвинула Петрову стул. – Больно строгий стал. Молодой был, иначе пел. У тебя внутрии-то живут? Забирай им корки.
– Чего ты ему все отдаешь? Я для козочки возьму. – Груша потянулась к корзине.
– Я те дам козочку! – замахнулся на нее Петров. – Сядь на место!.. Воровка!.. Опять я одной нутрии не вижу.
От волнения Петров широко раскрыл рот, верхняя челюсть выпала и покатилась под стол. Притихший было Бука с ликованием кинулся за ней. Петров клюкой гнал пса трапезной, Вера Ивановна на корячках полезла под стол спасать Петрову челюсть.
– А мой Толян после первой тюрьмы заказал себе зубы, потом гадость выпил, они и растаяли у него прям во рте, – похвасталась Арина Маранцева.
– Он любое питье спичкой пробует: что горит, то и жрет.
– Ох, ох, не надо баловать… – запричитала очнувшаяся Шура. – Все батюшке рассказать…
Она недобормотала, в прихожую вошел Женя-сумасшедший, перегруженный огромной охапкой дров.
– Хлеб привезли, – радостно сообщил он, сваливая дрова возле котла.
– Вера Ивановна, будьте добры, дайте покушать.
– Чего расселись! – шикнул на старух Петров. – А ну кыш!
– А почему ты, Женя, без носок-то? – покачала головой Вера Ивановна.
– Разве тяжко носки обуть?
– Вы знаете, Вера Ивановна, – рассудительно сказал Женя, – практически невозможно. Я, прежде чем что-нибудь предпринять, должен выпить лекарство. А я порой забываю это сделать. Создается парадокс.
Вера Ивановна, пока разогревалась каша для Жени, нашла в шифоньере старые, дырявые носки.
– Ну-ка давай.
– Сыновье вам спасибо, Вера Ивановна, – поблагодарил Женя, взял носки и задумался.
– Ну что ты замер? Обувай.
Женя вертел носки со страдальческим лицом, не понимая, как с ними поступить.