Поп

Сегень Александр Юрьевич

– А не агитировал за вступление в ряды Русской освободительной армии Власова?

– Гитировал!

Михаил Сергеевич до этого всё время молчал и смотрел на батюшку, как тому казалось, даже сочувственно. Когда ушёл последний свидетель, он вежливо обратился к отцу Александру:

– Александр Фёдорович, как видите, все против вас. К чему дальнейшее отпирательство? Подпишите чистосердечное признание в том, что активно сотрудничали с гитлеровцами, и нам всем сразу станет легче.

– Это конечно, я тоже хочу, чтоб всем было легче, – сказал батюшка. – Но посудите сами, Михаил Сергеевич, Наум Захарович, как же я буду врать о себе! Ведь я только и молился об избавлении Русской земли от проклятого врага. Звал святого благоверного князя Александра Невского, который бил немцев неподалёку отсюда на льду Чудского озера. Умолял его оказать помощь русскому оружию. И в Сырую низину, где был лагерь наших военнопленных, я честно отвозил продовольствие и предметы одежды. Половина их доставалась узникам, а половину и впрямь забирали себе немцы. Это не потому, что я хотел этого. Я помогал нашим. Михаил Сергеевич, опросите других свидетелей. Я ведь чувствую, что против меня у вас уже нет людей. Найдите партизана Алексея Луготинцева. Будучи раненным, он прятался у меня в храме, под малым куполом, пока не выздоровел. Найдите бывшего узника Сырой низины Ивана Ивановича Иванчёнка. Он тоже у меня прятался после ликвидации концлагеря…

В этот миг зашедший за спину к батюшке Наум Захарович нанёс ему удар рукояткой пистолета по голове. Отец Александр упал. Его стали избивать ногами. Потом подняли и вновь усадили на стул. Кровь лилась с затылка по спине. Сознание мутилось.

– Подписывай, гнида поповская!

– Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят. Ничего подписывать не буду. Можете хоть убить.

– А ведь имеет, вредный поп, дар психологического воздействия! Начнёт врать, так заслушаешься.

Тем временем возле храма собрались прихожане, требуя, чтобы и у них были взяты свидетельские показания. Михаил Сергеевич вышел к ним и сказал:

– Не волнуйтесь, граждане, каждого выслушаем. Только должен быть порядок. Расходитесь все по домам и ждите повестки. Так полагается. Порядок!

Все попята тоже толклись вокруг дома, где их покровитель принимал муки. Леночка осмелилась подойти к Михаилу Сергеевичу и сказала ему:

– Отпустите нашего батюшку.

– Не положено, – буркнул тот, прикуривая.

– Ну пожалуйста!

– Идите, идите!

Тут Леночка стала обнажать руку до локтя:

– Если хотите, возьмите у меня кровь.

– Ещё чего! – возмутился Михаил Сергеевич. – Зачем же нам твоя кровь?

– Ну пожалуйста! – заплакала Леночка. Её охватило отчаяние, и она закричала: – Всю мою кровь возьмите!

– И мою, – сказал Виталий.

– И мою, – сказал Коля.

– И мою, и мою, и мою, и мою, – стали обнажать руки по локоть Саша, Миша, Витя и Людочка.

– Ну что же вы! Возьмите нашу кровь! – воскликнула Ева.

Михаил Сергеевич совсем растерялся и грозно прорычал:

– А ну кыш отсюда! Идите все домой. Ничего с вашим отцом не будет. Завтра по повестке вызовем остальных жителей, допросим и, если ничего такого, выпустим священника.

Люди ещё какое-то время возбуждённо толклись, но постепенно стали расходиться:

– Может, и впрямь по повестке?..

– Жди от них порядка, как же!..

Последними, замёрзнув, уходили попята.

– Может, не наврал этот, и его завтра отпустят? – предположила Ева. – Ведь он никому зла не причинял.

Ночью отца Александра тайком увезли из села Закаты. Люди, придя утром к храму, в котором он накануне содержался, поняли, что были жестоко обмануты. Теперь им оставалось только одно – сохранить приёмных детей отца Александра, у которых отныне попечительницей становилась старшая, Ева Александровна Ионина.

123

В середине апреля Розенберг явился в ставку Гитлера.

– Он играет с Блонди, – сообщил ему камердинер Линге. – В последнее время только занятия с любимой овчаркой успокаивают его. Вы можете пройти, но прошу вас, начинайте разговор о делах только после того, как он наиграется.

Розенберг вошёл в зал и некоторое время со стороны наблюдал, как Гитлер бросает собаке мяч, а Блонди весьма ловко хватает его и несёт в передних лапах, передвигаясь только на задних.

– Зайчик мой! Зайчик! Зайчик! – обнимал и целовал собаку фюрер германской нации.

Блонди ещё несколько раз повторила фокус, вызывавший неизменный восторг у Гитлера. Наконец, фюрер соизволил заметить Розенберга, нахмурился и подошёл к нему.

– У вас есть десять минут для доклада, Альфред, – сказал он. – Через десять минут я собираюсь кормить Блонди.

– Хорошо, я буду краток, мой фюрер. Приближается Православная Пасха, а нам так и не удалось склонить митрополита Сергия Воскресенского к тому, чтобы отречься от Московского Патриарха. Пятого апреля в Риге собралось архиерейское совещание, но приняло оно не заказанную гестапо резолюцию, а своё собственное обращение «Православным людям в Литве, Латвии и Эстонии». Пространный документ, где чего только нет, кроме главного. Например, много сказано об учреждении во всех трёх епархиях внутренней миссии для работы с беженцами из русских областей, обеспечении сохранности святынь и так далее. Лишь в конце имеется антикоммунистический призыв, но и он обладает явной русской национальной окраской. Позволю себе зачитать: «Чтобы жила свободная Россия, большевизм надо уничтожить. Только тогда будет свободна Церковь. Сознавайте отчётливо, что место наше в рядах борцов за новую свободную и счастливую Россию, в рядах Русской Освободительной Армии. Господи, спаси и сохрани Россию!» Ничего о непризнании сталинского Патриарха в документе нет. Мало того, он именуется Первосвятителем и тем самым полностью признаётся высшим иерархом.

– Мне надоело слушать об этих поганых русских попах! – истерично завопил Гитлер. – Поставьте перед ними чёткую задачу – отречься от сталинского Патриарха и всё! Если нет, поручите Кальтенбруннеру разработать операцию по физическому уничтожению этого непокорного митрополита. Пусть наши люди переоденутся партизанами, нападут на него и ликвидируют. Осуществление операции поручить начальнику полиции Остланда. Кто там у нас сейчас?

– Обергруппенфюрер СС Эккельн.

– Действуйте, Альфред. И перестаньте вы носить свой опереточный мундир, я много лет вам собирался об этом сказать, да не хотел обидеть. Блонди! Блонди! Ты мой зайчик, зайчик, зайчик!

И фюрер стал неистово и нервно трепать овчарку, изливая на неё всю свою любовь.

124

Миновала Пасха. В последних числах апреля митрополит Сергий Воскресенский был в Вильне, когда к нему пришло сообщение из Риги о смерти его давнего друга, прекрасного русского певца Дмитрия Смирнова, в прежние времена певшего еще с Шаляпиным в Мариинке.

Ещё с Рождества в митрополите поселилось привязчивое предчувствие близкой смерти. Он составил духовное завещание, назначил трёх соискателей в заместители экзарха, а себя в случае смерти распорядился похоронить в Риге на Покровском кладбище. Теперь, после известия о смерти друга, томительные предчувствия возобновились в нём с удвоенной силой. И, отслужив панихиду по усопшем, Сергий тихо сказал священнику Михаилу Кузьменко:

– Сдаётся мне, я сегодня себя отпевал…

Он решил поспешить в Ригу на похороны Смирнова. С собой взял другого оперного солиста Иннокентия Редикульцева, некогда прекрасно певшего басом в Большом театре. Тот ехал на заднем сиденье со своей женой Марией Михайловной, а высокопреосвященный сидел на переднем кресле лимузина рядом с водителем, нервно стукая вокруг себя скрученной в трубочку газетой и напевая:

– Скромненький синий платочек…

В последнее время он всё чаще слушал тайком советское радио и очень полюбил эту песенку.