Попаданец на гражданской. Гепталогия
Шрифт:
Арчегова захлестнула лютая злоба, он стукнул кулаком по столу — Колчак вздрогнул и посмотрел глазами смертельно уставшего человека.
— Смерти и лишения тысяч беженцев и солдат на вашей совести, адмирал. Только на вашей! И вы, как Верховный Правитель, отвечаете в первую очередь за случившуюся катастрофу! Зато теперь мне предстоит все это разгребать, но я скажу одно — я пробьюсь к Каппелю, что бы это мне ни стоило. Там русские люди, и я не брошу их на произвол судьбы…
— Вы хотите сказать, что я их бросил?
Колчак спросил совершенно равнодушным тоном, однако в котором сквозило
— Я ничего не хочу утверждать, да и не имею права. Но я задам вам всего один вопрос, ваше высокопревосходительство. Я не моряк и потому не помню точно, кто обязан покидать тонущий корабль последним, и кто с него бежит в первую очередь?
От страшного оскорбления Колчак содрогнулся, но чудовищным усилием взял себя в руки. Только от напряжения задергалась в нервном тике щека. Он только спросил хриплым голосом:
— Вы так считаете?
— Не только. Так считают сибирские солдаты и в армии Каппеля.
— Хорошо. Я прошу вас выйти!
— Где ваш револьвер? Дайте!
Колчак не удивился странному требованию, вытащил из кармана «наган» и протянул его Арчегову.
— Вы меня арестовываете для суда?
— Нет, ваше высокопревосходительство. Вас нужно предать суду за все, что вы понаделали. Вы погубили белое дело, вы один из виновников катастрофы. Но главная вина в другом — если не знаешь в тонкости дело, за которое берешься, то найди хотя бы умных и знающих помощников. А если не сумеешь, то на хрен браться! Суд над вами станет позорищем для России, но я надеюсь, что вы русский офицер и имеете представление о чести!
Говоря эти слова, полковник откинул барабан и выбил на стол тускло блестящие патроны, собрал их и положил в карман. Затем криво улыбнулся и извлек один патрон обратно, сунул в камору и повернул ее к стволу. Потом протянул револьвер адмиралу.
— Если я наговорил вам ложь, можете в меня выстрелить. Но если вина лежит на вас, то вы знаете, что вам надо сделать немедленно!
Колчак посмотрел с такой болью, что у Арчегова заныло сердце. Но голос адмирала был спокоен до жуткого безразличия.
— Идите, полковник, благодарю вас. Я знаю, что нужно сделать, но мне надо написать записку сыну.
Арчегов встал, четко откозырял Колчаку и взялся за ручку двери. Уже открыв ее и выходя, он услышал тихие слова.
— Спасите армию Каппеля, полковник…
Спасти Каппеля!
Под бело-зеленым знаменем
ПРОЛОГ.
Назарово
(31 декабря 1919 года)
— Ох, и поддал ты парку, Сеня! Ох, как хорошо, полтора месяца не мылся! Жалко, что банька тесновата. Ноги на полке не вытянешь!
Бородатый мужчина лет пятидесяти зачерпнул деревянным ковшом из кадки холодной воды и вылил на покрасневшие от горячего пара плечи. Его можно было принять за обычного
— Лучше на полке не вытянуть ноги, чем на ней их протянуть, Мики. — Моложавый мужчина лет тридцати пяти — тридцати шести, с небольшими светлыми усиками, забрал у бородача ковш, черпнул ладонью и смочил ледяной водой лицо. Клубы пара жгли тело, но это приносило неслыханное удовольствие.
— Ложись, мон шер колонель, сейчас я тебя веником отхожу по первое число. — Бородач осторожно, чтоб не обжечься, достал из кадушки запаренный березовый веник. Плавно взмахнул им, стряхивая с листьев горячие капли. И принялся хлестать по спине офицера, что удобно улегся на полке, — ему-то она как раз пришлось впору, ведь ниже бородача на голову.
— Ты это… Полегче, государь… Насмерть запорешь…
— Я щас деда Миша, какой я тебе царь! Переворачивайся на спину, барин, надо по фасаду пройтись. Вот так, Семен Федотович!
— Вот внуков заведешь, тогда и дедом станешь… Ой… Ты еще сына заведи… Жениться тебе придется, государь… Да не хлещи ты так больно!
— Скажешь тоже — жениться… Я пятый десяток давно разменял.
— Давно? В прошлом году, насколько помню. Ты в самом соку, Ми…
Офицер не договорил — по его ногам стали хлестать веником нещадно, потом бережно прошлись по груди, на которой проглядывались два шрама и застарелая строчка шва. И очень ласково веник затронул живот, низ которого, прямо под пупком, был покрыт багровыми рубцами и пятнами.
— Ничего не пойму, — тихо произнес мужчина, — почему шрамы от картечи все время розовые, ведь полтора года уже прошло. И совсем не изменились. Как тогда затянулись, при вспышке, так такими и остались…
— Я сам не пойму, Михаил Александрович. Будто током пронзило, яркий свет до сих пор перед глазами стоит.
— И помолодел ты за этот год изрядно, Сеня. Лет десять скинул…
— Так я и этого, и того времени человек. Одна моя половина тогда исчезла, но другая-то здесь осталась. До сих пор непонятно. Вот и подумываю с того дня, что не зря так сложилось. Мне в сорок третьем такой же год пошел — ровесник века я. Сейчас, в девятнадцатом, вроде молодость снова пришла.
— Среднее арифметическое?! — задумчиво протянул Михаил Александрович. Посмотрел еще раз на багровые, но полностью зажившие рубцы и задумчиво протянул сквозь зубы, стараясь не глотнуть горячего воздуха.
— И такое возможно. На свете много есть интересного…
— Друг Горацио, — добавил Семен Федотович и, кряхтя, поднялся с лавки. — А теперь ты ложись, Михаил Александрович, послужу царю-батюшке. Разделаю тебя сейчас, как бог черепаху, в камбалу расплющу…
«Расплющить» не удалось, но отхлестал полковник Фомин последнего российского императора на совесть, не пожалев сил и двух березовых веников. Потом они тщательно обмылись, мысленно благодаря судьбу. Ведь за шесть недель похода каким-то чудом вшей не подцепили, а вместе с ними и тифа, что целыми батальонами буквально выкашивал отступающую вдоль линии Транссиба колчаковскую армию…