Поправка-22
Шрифт:
— Ну, кретин! Неужели тебе непонятно, что ты натворил? — Йоссариану хотелось ухватить его за жирные, мягкие, словно плоть у гусеницы, плечи и как следует встряхнуть, чтобы он наконец понял. — Ты убил человека! И тебя обязательно посадят в тюрьму! А может, и повесят.
— Да нет, едва ли, — беспечно ухмыльнувшись, возразил Аафрей, но было заметно, что его беспокойство растет. Набивая трубку, он сыпал табак мимо чубука. — Нет-нет, со стариной Аафреем такого не сделают. — Он коротко рассмеялся. — Она же всего-навсего прислуга. И к тому же итальянка. Вряд ли кто-нибудь станет подымать шум из-за нищей итальянки, когда ежедневно гибнут тысячи людей. Как ты считаешь?
— Слушай! — почти обрадованно воскликнул Йоссариан, наблюдая за бледнеющим лицом Аафрея и вслушиваясь в отдаленный вой сирен —
— Да нет, — деланно рассмеявшись и кривя губы в искусственной ухмылке, возразил Аафрей. — Это не за мной. Старина Аафрей еще погуляет на свободе.
Болезненно побледнев и опустившись на стул, он обессиленно, в дрожащем оцепенении съежился, и его пухлые руки с дряблыми ладонями, которые он положил на колени, мелко затряслись. Машины резко затормозили у подъезда. Слепящие поворотные фары мгновенно высветили их окно. Громко просвиристел полицейский свисток. Отрывисто рявкнули хриплые голоса. Аафрей позеленел. Он машинально, с застывшей улыбкой качал головой и еле слышно твердил, что это не за ним, нет-нет, старина Аафрей еще погуляет, он пытался не верить происходящему, даже когда лестничная площадка загудела от тяжкого топота и на дверь обрушилось четыре зловещих, непреклонно властных удара. Потом дверь распахнулась, и в квартиру вступили два высоких широкоплечих полицейских из военной полиции — взгляды у них были такие же безулыбчиво твердые, как массивные, плотно сжатые челюсти с каменными подбородками, — печатая шаг, они вошли в комнату и арестовали Йоссариана.
Они арестовали Йоссариана за пребывание в Риме без отпускного свидетельства.
Они извинились перед Аафреем за вторжение, взяли Йоссариана под руки — хватка у них была стальная — и вывели его на площадку. Спускаясь по лестнице, они не сказали ни одного слова. Еще два военных полицейских в твердых белых шлемах и с дубинками ждали их возле закрытой машины. Они посадили Йоссариана на заднее сиденье, и машина, с ревом вспарывая слякотную тьму, доехала за несколько минут до полицейского участка. Там Йоссариана заперли на ночь в камеру с голыми каменными стенами. Наутро ему дали бадью, чтобы он помочился, и отвезли в аэропорт, где еще два могучих военных полицейских ждали его около самолета с уже прогретыми, судя по каплям конденсата на зеленых обтекателях, двигателями. Полицейские не обменялись ни единым словом. Даже не кивнули друг другу. Йоссариан никогда не видел таких твердокаменных лиц. Самолет взял курс на Пьяносу. Еще два полицейских присоединились к его конвоирам, когда самолет сел. Теперь их было восемь. Они молча, как бы выполняя четкие команды, разместились в двух машинах и, на предельной скорости миновав палатки всех четырех эскадрилий, остановились возле здания полкового штаба. Здесь их ждали еще два военных полицейских. Десятеро конвоиров — решительных, безмолвных, могучих — отгородили его от мира высокой плотной стеной и повели к штабу. Их тяжелые, строго синхронные шаги с громким хрустом печатались на гравийной дорожке. Ему казалось, что само время неуклонно ускоряет свой ход. В нем подымался обессиливающий страх. Любой конвоир мог выбить из него дух одним ударом. Им было достаточно сомкнуть строй, чтобы их массивные, твердые, как гранитные утесы, плечи раздавили его, словно червяка. О спасении нечего было и думать. Он даже не видел, кто из десятерых ведет его под руки между двумя рядами марширующих друг другу в затылок полицейских. Их шаги звучали все чаще, и ему чудилось, что он летит, не касаясь ногами ступеней, когда они поднимались по мраморной лестнице на второй этаж, где еще два громадных полицейских с безучастно непроницаемыми лицами присоединились к ним, чтобы препроводить его на галерею, протянувшуюся вдоль стены над круглой гулкой ротондой. Их маршевый шаг оглушительно гремел, подобно все учащающимся раскатам зловещего грома, пока они вели его, постоянно наращивая темп, по выложенному обшарпанной плиткой каменному полу, и он с трепетом ощущал дующий ему в уши ветер беспощадной судьбы, а потом настало последнее мгновение, и дверь кабинета открылась, и он увидел, что на служебном столе полковника Кошкарта по-хозяйски сидит подполковник Корн, который сказал ему с добродушной улыбкой:
— Мы решили отправить вас домой.
Глава сороковая
ПОПРАВКА-22
Но была, конечно, одна поправка к этому простому решению.
— Поправка двадцать два? — спросил Йоссариан.
— Конечно, — весело ответил подполковник Корн, отпустив могучих конвоиров небрежным взмахом руки, и чуть презрительно кивнул — откровенно довольный, как всегда, когда он мог быть откровенно циничным. Квадратные, без оправы стекла его очков мерцали коварным блеском. — Ведь мы не можем просто отпустить вас домой, потому что вы отказались летать, а всех других по-прежнему держать здесь, правильно я говорю? Это едва ли было бы справедливо по отношению к ним.
— В том-то все и дело, черт бы его побрал! — рявкнул полковник Кошкарт, неуклюже топоча по кабинету вроде запыхавшегося и злобно фыркающего быка. — Я бы с удовольствием засовывал его связанным по рукам и ногам в самолет, чтобы он не пропускал у меня ни одной бомбардировки. С огромным бы удовольствием!
— Видите ли, — знаком попросив полковника Кошкарта помолчать, сказал подполковник Корн, — вы очень усложнили жизнь командиру полка. — Подполковник Корн нагловато усмехнулся, словно бы радуясь усложнению жизни у командира полка. — Люди встревожены, и боевой дух в полку начал угасать. А виноваты в этом вы.
— Люди встревожены, потому что у нас все время повышается норма боевых вылетов, — сказал Йоссариан. — И винить за это надо вас, а не меня.
— Нет, виноваты вы, потому что отказались летать, — резко возразил подполковник Корн. — Люди спокойно воевали, пока знали, что нашу норму необходимо выполнить и другого выхода у них нет. А вы показали им сомнительный выход, и теперь их обуяла тревога.
— Пора бы ему понять, что идет война, — мрачно проворчал, не глядя на Йоссариана, полковник Кошкарт, расхаживающий из угла в угол.
— Я думаю, он давно это понял, — сообщил полковнику Кошкарту подполковник Корн. — А иначе зачем бы ему отказываться летать?
— И это его не смущает?
— Вас это не смущает? — имитируя с насмешливой серьезностью тон полковника Кошкарта, осведомился у Йоссариана подполковник Корн.
— Нет, сэр, — едва не ухмыльнувшись ему в ответ, сказал Йоссариан.
— Так я и думал, — тяжело вздохнув, сказал подполковник Корн и удовлетворенно сцепил пальцы рук на своем гладком, широком, смуглом и блестящем черепе. — А ведь ради справедливости вы должны признать, что относились мы к вам неплохо, верно я говорю? Мы кормили вас, регулярно платили жалованье. Мы наградили вас медалью и даже произвели в капитаны.
— Мне не следовало давать ему звание капитана, — удрученно сказал полковник Кошкарт. — Мне надо было отдать его под военный трибунал за головотяпство при бомбардировке Феррары.
— Я советовал вам не давать ему капитана, — сказал подполковник Корн, — но вы никогда меня не слушаете.
— Как это — советовали? Ну да, именно советовали дать ему капитана. Разве нет?
— Конечно, нет. Но вы никогда не прислушиваетесь к моим советам.
— Да, на этот раз надо было прислушаться.
— Вы никогда меня не слушаетесь, — наставительно сказал подполковник Корн. — И вот вам результат.
— Ладно, хватит! Перестаньте зудеть. — Полковник Кошкарт засунул руки в карманы брюк, угрюмо ссутулился и отвернулся. — Вы вот, вместо брюзжания, лучше сформулируйте, что мы собираемся с ним сделать.
— Я думаю, мы собираемся послать его домой. — Весело посмеиваясь, подполковник Корн отвернулся от полковника Кошкарта и посмотрел на Йоссариана. — Вы отвоевались, Йоссариан. Мы собираемся послать вас домой. Вы такого благодеяния, разумеется, не заслужили, поэтому-то, в частности, я и готов пойти вам навстречу. Нам сейчас невыгодно рисковать, пытаясь управиться с вами как-то иначе, и мы решили отправить вас домой. Разрабатывая сделку…