Поправка-22
Шрифт:
— Может, вы в чем-нибудь нуждаетесь? — участливо спросил капеллан.
Йоссариан, по-прежнему улыбаясь, отрицательно покачал головой.
— Да нет, — сокрушенно сказал он, — у меня вроде есть все, что мне нужно. Решительно все. Я ведь вообще-то даже и не болен.
— А вот это хорошо, — сказал капеллан. Его смутили собственные слова, и, обеспокоенно хихикнув, он прижал к зубам костяшки согнутых пальцев, но Йоссариан промолчал, и капеллан смутился еще сильней. — Мне надо навестить всех наших однополчан, — с ноткой вины в голосе после паузы выговорил он. — Я скоро опять к вам наведаюсь… может быть, даже завтра.
— А вот это хорошо, — сказал Йоссариан.
— Непременно
— Не будете! — просияв от любовного расположения, заверил его Йоссариан. — Вы очень мне нужны, можете не сомневаться.
Лицо капеллана озарила благодарная улыбка, а потом он украдкой посмотрел на листок бумаги, который все время держал в руке, стараясь, чтоб Йоссариан этого не заметил. Пересчитав койки — Йоссариан видел, как у него шевелятся губы, — капеллан неуверенно воззрился на Дэнбара.
— Вы не скажете, — шепотом спросил он, — это лейтенант Дэнбар?
— Да, — громко ответил Йоссариан, — это лейтенант Дэнбар.
— Благодарю вас, — прошептал капеллан, — благодарю вас, вы очень любезны. Мне надо поговорить с ним. Мне надо поговорить со всеми воинами нашего полка, которые попали в госпиталь.
— Даже с теми, кто лежит в других палатах?
— Даже с теми, кто лежит в других палатах.
— Будьте осторожны в других палатах, святой отец, — предостерег его Йоссариан. — Это психические палаты. Там полно психов.
— Меня не обязательно называть «отец». Я анабаптист.
— Будьте осторожны, — мрачно повторил Йоссариан. — И не надейтесь на помощь военной полиции — там служат бесноватые маньяки. Я бы проводил вас, да сам боюсь их всех до смерти. Безумие заразительно. Наша палата единственное место, где собраны нормальные люди. Единственное место в госпитале, а может, и на всей земле.
Капеллан поспешно встал и бочком, бочком отступил от койки Йоссариана. Потом смущенно улыбнулся и пообещал вести себя с должной осторожностью.
— А теперь мне надо к лейтенанту Дэнбару, — заключил он. Однако не сдвинулся с места, и вид у него был немного виноватый. — Как он, по-вашему? Ничего?
— Нормальный парень, — заверил его Йоссариан. — Уникальный тип. И что самое замечательное — никакой самоотверженности.
— Да нет, я не об этом, — снова перейдя на шепот, заторопился капеллан. — Он очень болен?
— Да нет, не очень. Он и вообще-то не болен.
— А вот это хорошо. — Капеллан облегченно вздохнул.
— Да, — вздохнул и Йоссариан, — это хорошо.
— Капеллан! — воскликнул Дэнбар, когда тот поговорил с ним и ушел. — Представляешь себе? Капеллан!
— А какова обходительность? — вопросительно утвердил Йоссариан. — Ему, пожалуй, должны дать не меньше трех голосов.
— Кто это ему должен? — подозрительно спросил Дэнбар.
В дальнем углу их палаты, за зеленой фанерной ширмой, трудился в поте лица своего на госпитальной койке представительный полковник лет сорока пяти, и его каждый день навещала миловидная молодая женщина со слегка волнистыми светло-пепельными волосами — не сестра милосердия, не дамочка из Красного Креста и не девица из Женского вспомогательного батальона, она тем не менее ежедневно приходила в госпиталь на Пьяносе, — грациозная молодая женщина в изящных платьях пастельных тонов, нейлоновых чулках с идеально прямыми швами и белых лодочках на невысоких каблучках. До болезни полковник был связистом, но, и заболев, трудился буквально с утра до вечера: получив очередной липкий рапорт о своем внутреннем состоянии, он методично запечатывал его в квадратный марлевый пакет и переправлял на низенький столик у койки, в белое ведерко с крышкой. Полковник этот поражал воображение. У него было темное, словно бы из тусклого серебра, лицо, провалившийся рот, впалые щеки и глубоко ввалившиеся, тоскливые, с мутной поволокой глаза. Он все время откашливался — негромко, сдержанно — и мешкотно, с привычным отвращением прижимал квадратики марли к бесцветным губам.
А вокруг волновалось море специалистов, которые специализировались на его недугах, пытаясь определить, в чем же с ним дело. Чтобы увидеть, как он видит, они высвечивали ему слепящими лучами глаза; чтобы почувствовать, как он чувствует, вгоняли в нервы иголки; а чтобы ощутить его ощущения — на латыни рефлексы, — лупили молотками по локтям и коленям. Психиатр исследовал у полковника психику, психолог — психологию, невропатолог — нервы, лимфатолог — лимфу, кистолог — кисту, а китолог — педантичный лысеющий доктор из Гарвардского университета, которого загребли на военную службу, потому что у компьютера в призывной комиссии сгорело сопротивление, и доктор биологии стал врачом, — пытался обсуждать с ним, хотя он едва дышал, художественность «Моби Дика».
Словом, обследовали полковника дотошно и всесторонне. У него не было органа, который укрылся бы от внимания врачей. Их все до единого высветили и выследили, прослушали и прощупали, продезинфицировали и унифицировали, проанализировали и заанестезировали, вскрыли, удалили, умалили и пересадили. Хрупкая, опрятная и стройная, словно тростинка, женщина, сидя рядом с ним на стуле, часто дотрагивалась узкой ладонью до его плеча, а улыбка ее лучилась воплощением царственной печали. Сам он был высокий, худой и сутулый, а встав, сгибался почти пополам и двигался вперед будто высохший вопросительный знак, медленно, дюйм за дюймом передвигая по полу подошвы почти не гнущихся в коленях ног. Под глазами у него темнели фиолетовые мешки. Посетительница разговаривала с ним очень тихо — даже тише, чем он откашливался, — и никто в палате не знал, какой у нее голос.
Да и опустела вскоре палата, потому что их всех разогнал техасец. Первым сломался артиллерист, положив начало массовому исходу. Дэнбар, Йоссариан и летчик-истребитель выписались одновременно. Дэнбара перестали мучить головокружения, Йоссариан окончательно понял, что печень у него совсем не болит, а летчик-истребитель вдруг напрочь избавился от насморка. Исцеление было всеобщим и безболезненным. Сбежал даже невозмутимый младший лейтенант. Меньше чем за десять дней техасец вернул их всех на боевые посты, к исполнению долга, — всех, кроме обэпэшника, который заразился от летчика-истребителя простудой и подхватил воспаление легких.
Глава вторая
КЛЕВИНДЖЕР
И все же обэпэшнику крупно повезло — ведь за пределами госпиталя продолжалась война. Люди обезумели и получали за это медали. По обе стороны линии фронта, рассекавшей мир, молодые парни шли на смерть — за родину, как им говорили, — и всем, похоже, казалось, что так и надо, особенно молодым парням, которые шли на смерть, не успев пожить. И не было, не предвиделось этому конца. Йоссариан-то, впрочем, предвидел конец — свой собственный; он мог бы отлеживаться в госпитале до второго пришествия, не явись туда техасец с его патриотизмом, взъерошенной башкой, почти упирающейся в пол челюстью и вечной, растянувшейся от уха до уха улыбкой. Ему хотелось осчастливить всех соседей по палате. Кроме Йоссариана с Дэнбаром. Больной, он и есть больной.