Попутчик
Шрифт:
— Давай, кролик.
Она резко вздыхает, прежде чем взять меня за руку и выйти из машины.
Стрекочут сверчки и нарушают тишину. Там мало что можно увидеть, кроме жуков-молний, мигающих между деревьями. Она обхватывает себя руками. Я не уверен, из-за страха темноты или чего-то еще. Она должна была уже знать, что я буду защищать ее, даже если я тот, кто в первую очередь тащит ее навстречу опасности.
— Ты в безопасности, — говорю я ей, хотя чувствую, как ее взгляд прожигает меня насквозь.
Когда мы добираемся до конца тропинки, я прыгаю на камни и тянусь к ней. Она
Мы смотрим на город внизу. Огни на каждом здании усеивают пейзаж. Это выглядит сюрреалистично. Похоже на то, что я запомнил, но лучше, потому что Селена здесь, чтобы наслаждаться этим моментом со мной.
— Что это за место?
Я тяжело сглатываю.
— Я ходил сюда, когда был моложе. Безопасное место, когда мои приемные родители вели себя очень дерьмово.
Я сижу на краю обрыва, свесив ноги. Грязь падает с подошв моих ботинок.
— Иди, садись, — говорю я. Она подходит и присаживается на корточки, чтобы стряхнуть траву. Наклоняю голову в ее сторону. — Даже модные кролики пачкаются. — Я тяну ее вниз рядом с собой, и она с раздражением плюхается на траву. Ненавижу это выражение ее лица. Судный день.
Она прочищает горло.
— Я не привыкла…
— Пачкать свои дизайнерские джинсы? — Спрашиваю я с раздражением в голосе.
Она качает головой.
— Это не то, что я имела в виду. — Она вздыхает. — Я не привыкла быть свободной.
Ох.
— Я тоже. — Я ложусь на спину, уронив голову на руки. Моя рубашка поднимается, и я чувствую настоящую свободу на своей коже, когда ветер проносится над нами.
Луна освещает ее силуэт, и я делаю глубокий вдох. Она чувствует себя так хорошо, находясь рядом. Почти чувствует себя другой. В любом случае, это так близко к тому, чтобы иметь друга, как я когда-либо знал. Но знаю, что все это притворство, и это делает меня немного… грустным. Мне не было грустно, когда меня приговорили к пожизненному заключению, снова приговорили, а потом еще раз. Не могу вспомнить, чтобы я когда-либо чувствовал себя так грустно. Я отключил эту эмоцию в очень юном возрасте. Должен был. Иначе бы я не выжил, если бы позволил себе чувствовать что-либо, кроме гнева и ненависти к себе или к кому-либо еще.
— Ляг со мной, кролик, — шепчу я, хватая ее за плечо и притягивая к себе. Как будто у нее есть выбор. Она напрягается, прежде чем расслабиться со мной.
Тишина окутывает нас, за исключением звуков природы. Это то, что я не слушал более десяти лет. Я закрываю глаза и купаюсь в этом. Слушать что-то другое, кроме улюлюканья и криков сокамерников, чертовски невероятно.
Селена дрожит, и я сажусь достаточно, чтобы стянуть с себя рубашку с длинными рукавами и предложить ей. Она колеблется, прежде чем взять и надеть ее Я ложусь на спину, не обращая внимания на колючую траву под моей голой кожей, потому что, по крайней мере, я могу чувствовать ее, а не грубый матрас в моей камере.
Она прослеживает мои татуировки, или то, что может видеть из них при свете луны. Я не горжусь всеми
Ее рука падает, и рядом со мной раздается тихий храп. То, как она прижимается ко мне, кажется чертовски странным. Я всегда был один, особенно в тюрьме. Там одиночество было даром божьим. Когда я рос, должен был смириться с этим, потому что одиночество означало, что из меня не выбивал дерьмо человек, которому платили за заботу обо мне.
Я закрываю глаза.
— Спокойной ночи, кролик, — шепчу я, позволяя себе погрузиться в сон.
Я просыпаюсь от дуновения холодного утреннего воздуха, пробегающего по моей щеке. Прохладная роса увлажняет мою кожу. Где-то поблизости щебечут птицы. Я оглядываюсь, пытаясь сориентироваться. Я в обнимку с Лексом, что безумно. На мне его рубашка, а он без. Отдал ее, когда мне было холодно. Он такое ходячее противоречие. Он выглядит почти… милым. Безмятежно.
— Доброе утро, — говорит он, открывая свои голубые глаза. Его кожа покрывается мурашками от утреннего холодка. Он наклоняется и обнимает меня сильной рукой, но я отталкиваю его. Мы не собираемся вот так обниматься. Мы не можем.
Он не обижается на то, что я отмахиваюсь от него, когда садится, вытаскивает свою руку из-под меня и встает на ноги. Он опускает руку и ухмыляется.
— Иди сюда, кролик, — шепчет он.
Я хватаю его за руку и встаю на ноги, которые кажутся тяжелыми. Я окоченела от того, что спала снаружи на прохладной земле. Мы идем к машине, но он тянет меня вправо, прежде чем она появляется в поле зрения.
— Лекс, машина в той стороне. — Я показываю назад, туда, откуда мы пришли.
— Отличное наблюдение.
— Куда мы идём?
— Ты мне доверяешь? — спрашивает он, когда я упираюсь пятками в землю.
— Не совсем.
Он оглядывается на меня и посмеивается.
Деревья расступаются и обнажают большой пруд. Ранний солнечный свет отражается от темной воды. Рябь пробегает по поверхности с каждым дуновением ветерка, и маленькая птичка расхаживает вдоль противоположного берега, клюя тут и там в поисках своего завтрака.
Я смотрю, как Лекс развязывает ботинки и снимает носки. Расстегивает джинсы, позволяя ткани сползти, обнажая мягкие, светлые волосы на его тазу. Я разеваю рот, когда он стягивает с себя джинсы. Его член вялый, свисает низко к бедру, но поток воспоминаний о том, какой он был твердым, пронизывает меня, нагревая мое тело.
— Твоя очередь, — говорит он с кокетливой улыбкой.
— Ч-что? Нет. Я не буду купаться там, — говорю я ему, как будто у меня есть какое-то право голоса в этом вопросе.