Попытка думать
Шрифт:
Да и правда, с этим «интересом» происходят настоящие чудеса. Еще есть живые свидетели того, как после революции, когда все исчезало с прилавков, стоило разрешить частную инициативу — мгновенно все появлялось, наваливали запрет — исчезало. В город входили красные — исчезало, все нищие — продавать нечего и покупать некому. Входили белые — и продавцы есть, и покупатели находятся. Ну, тут еще понятно — прятали и вынимали старые запасы, работали в людях старые привычки. А теперь?
В 90-м году в Париже мы беседовали с моим добрым знакомым — американским профессором-экономистом Моше Левином. Я уныло жаловался на пустые московские прилавки. Он, анализируя ситуацию, предложил пари: к 95-му году у вас будет полное изобилие товаров и зверская, не в пример нынешней, преступность. Это не гадание и не предсказание, это элементарное знание
В то время я искренне не мог этому поверить и потому пари принял. Дорогой мой профессор Левин, я проиграл, и я ваш должник. Действительно, разрешенный «личный интерес» пробил все бетонные стены, пророс сквозь все асфальты, выжил и сохранился во всех кислотах.
Но вот какая интересная история происходит с этим «интересом»: азарт личной выгоды в одиночку как-то слабеет, тускнеет. Делание денег очень похоже на процесс творчества. Но и разница есть. Творчество САМОДОСТАТОЧНО. Пухнущие деньги требуют какой-то ДОБАВКИ, выхода, фермента какого-то. Идеология сковывает чистое предпринимательство? Вот ее и убрали, вот и прекрасно. «Никакой политики! — гордо говорят новые торговые люди. — Мы будем делать только то, что экономически выгодно!» Говорить-то говорят, однако чувствуют — непрерывно растущее количество денег и возможностей требует какого-то выхода… Так чего же еще?.. ВЛАСТИ! Вот какое желание рано или поздно возникает. И тогда — на пути к этой власти — появляется интерес к людям искусства, чтобы через них влиять на общество, создается из единомышленников или просто покупается команда поддержки. А дальше… дальше уже недалеко до создания собственной партии, а значит, — идеологии. И создается аппарат для пропаганды этой идеологии. Тут уж забывается начальный лозунг: «Никакой политики!» — тут пошла своя политика, и на нее тратятся любые деньги. Индивидуализм частного предпринимательства оборачивается попыткой подчинения себе общества или хотя бы части общества, то есть всех других индивидуальностей. В странах, которые мы называем цивилизованными, есть ограничители этой тенденции. У нас — на территории бывшего Союза — этих ограничителей нет, и потому в борьбе с имперским мышлением создаются маленькие государства, концерны, фирмы… что угодно, как бы они ни назывались… Но, лишь родившись, они начинают строить и развивать собственную империю, давящую все вокруг.
Итак, снова возникает потребность в идеологии. Только с идеями нынче плоховато — и образованности не хватает, и увлечь людей чем-нибудь стало куда как труднее. Но есть одна вещица, которая и самого греет, возбуждает, и других некоторых привлекает, — МЕСТЬ! За что? За что? А за то самое! За все плохое, что было со мной. Да и за все плохое, что во мне: отомстить другому и тем очиститься, обрести врага и увидеть там, за его уничтожением, «светлое будущее» для себя и для всех «своих».
Лопахин из чеховского «Вишневого сада» — удачливый и милый предприниматель. Он такой богатый, что взаймы дает и даже дарит деньги. Спрашивается: а чего бы ему не купить, а потом подарить вишневый сад его любимой Раневской и этой дорогой ему семье? А? Нет, это уж слишком. Деньги больно большие. Да и не в деньгах даже дело — он русский человек, с размахом, мог бы себе и это позволить… Но не в деньгах, не в деньгах дело. Когда перехватил сад у конкурентов, когда уже выпил хорошо, крикнул вдруг Лопахин с неожиданно хамской интонацией: «Музыка, играй отчетливо! Пускай все, как я желаю!» И полезло из него — а ведь не выгодной покупке он радуется, нет, вовсе нет! Радуется тому, что там, где были рабами его отец и дед, теперь он хозяин. Вот почему он тянется к этому дому, к этим людям. В любви его к ним 50 процентов привязанности, а другие 50 — жажда реванша, мести. Вот теперь только его богатство обретает смысл. Идея появилась! Кто был ничем, тот станет всем.
Скоро, скоро под тем же лозунгом сметут самого Лопахина, а потом тех, кто смел Лопахина. Пройдет век, и новые лопахины отпразднуют свой очередной реванш.
Недавние заключенные по уголовным статьям сидят в купленных ими обкомовских дачах, звонят по радиотелефонам в свои роскошные офисы, переговариваются с европейскими столицами, и бывшие обкомовцы… и замы прокуроров… и прокуроры, которые их сажали, весело крутятся у них в подручных или просто на посылках.
Открылись двери ресторанов. Гремит музыка. Еда первоклассная, цены ослепительные. Подъезжают роскошные новенькие иномарки. Идут к заказанным столикам новые хозяева со своими женщинами и новые хозяйки со своими мужчинами.
Сверкающая тусовка в Доме кино.
В многотысячном зале «Россия» поет Вилли Токарев. Сквозь стеклянные двери движутся, радостно помахивая билетами, ларечники и журналисты, бывшие торговые работники, а ныне издатели газет, идут владельцы и сотрудники коммерческих структур, идет бывшая советская интеллигенция.
Горят огни ночных клубов и казино.
И везде, у каждого сверкающего подъезда, стоят, храня покой веселящихся, парни в пятнистых комбинезонах и с оружием в руках или под одеждой. Они стоят и в снег, и в жару. Они непроницаемы и терпеливы. Десятки и сотни машин стоят с включенными моторами. Шоферы читают газеты или спят, откинув голову на спинку кресла. Бензин дорог, бензина в городе просто нет… но им его не жалко — они ждут своих хозяев и готовы в любую минуту… Время смутное — на всякий случай они тоже вооружены.
Наверное, им неплохо платят, но все же праздник жизни там, за дверями, которые они охраняют. Время смутное — охраняющих нужно все больше. Их уже целая армия — терпеливых и непроницаемых. Они могут решить любую поставленную перед ними задачу.
А не надоест ли им в скором времени? Не надумают ли они решать собственные задачи? Не крикнут ли они лопахинским голосом: «Дом, в который меня не пускали на порог, теперь мой!»
Миф о фабрике мифов
Было время, в кино ходили не реже, чем раз в неделю. А то и чаще. Говорили о фильмах, спорили.
Куда это девалось? Чем заменилось? Телевидение что ли сожрало кино?
Или Америка все заполонила? Или вообще это прояснилось, и ничего не было?
Говорят, что с 2000 года кино наше оживает. Фильмов стало больше. Фестивалей и конкурсов стало видимо-невидимо. Сериалы один за одним пекут. Говорят, мы на подъеме. Говорят. Давайте и мы с вами поговорим. О былом и о сегодняшнем.
Эйфория окончилась. Возбужденные вскрики почти одновременно стали затихать по обеим сторонам разрушенной стены. Западу надоела Россия с ее бесконечными проблемами и претензиями. России Запад не надоел, но наросло раздражение от того, что там, в так называемых цивилизованных странах, нас и за равных не считают, и как диковинкой перестали восхищаться, потому что… Западу надоела Россия с ее… (смотри выше).
Симпозиум, собранный великолепным Жоржем Нива летом 2000 года в Женеве, был и достаточно многолюден, и представителен. Но был в нем, по моему ощущению, привкус печали. Почему-то все время казалось, что мы прощаемся. Казалось, что никогда больше не сойдемся в таком большом международном составе и не будем говорить, что же останется «в сухом остатке» нам и миру от того, что называли «советской культурой». Речи были хороши и разнообразны. Выдающиеся люди проявили себя во всем блеске своей неординарности. Казалось, каждый вот-вот прикоснется к истине. Но истина ускользала. И от этого наплывали другие мысли. Думалось о том, что Villa Rigot, где происходил симпозиум, никогда уже не будет частью университета, а перейдет в другие руки, что Georges Nivat покидает свой пост главы русского отделения, на котором он блистал почти три десятка лет. Почему-то приходило в голову, что молодые (их было много) никогда не прислушаются к мнению старых, а старые (их было еще больше) не поймут молодых, те, кто в свое время эмигрировал из России, не смогут поставить себя на место оставшихся, а оставшиеся невольно будут вспоминать, что при общем прошлом у эмигрантов все-таки заграничные паспорта и это многое определяет. А мир… — мир в лице швейцарской прессы и прочих средств массовой информации высокоразвитых стран… — мир будет все более удивляться: о чем говорят эти люди на их красивом, но таком непонятном языке?
После сего лирического, если можно так выразиться, вступления перехожу к теме, которую предложил мне осветить G. Nivat: «Мифы советского кино». Говорил я тогда без написанного текста. За прошедшие с тех пор полгода многое позабылось. Поэтому предлагаемое нынче вашему вниманию есть краткие соображения post factum.
Осуществляя намерение быть кратким, вынужден несколько огрублять проблему и орудовать топором. Есть два мифа о советском кино.
Первый, западный: за очень малыми исключениями СОВЕТСКОГО КИНО НЕ СУЩЕСТВУЕТ.