Пора летних каникул
Шрифт:
— По мне,— объяснил он,— оставайтесь во взводе, коль так вам охота. Одного опасаюсь — как бы вас назад не завернули, для проверки личностей. Начальства у нас много.
— Признают вас зараз дезертирами,— вставил лопоухий и демонстративно зевнул.
Вилька с, ходу ему ввернул с улыбочкой:
— Дезертиры, товарищ боец,— простите, не знаю вашей фамилии,— дезертиры имеют безнравственную привычку с фронта ножками бегать. А мы — на фронт. Улавливаете? Все-таки есть небольшая разница.
Лопоухий сделал вид, будто поглощен скручиванием цигарки. Старшина совсем подобрел.
—
Старшина умолк, насупился и, вытащив из кармана кожаный порттабачник, повертел его в руках. Но так и не закурил — сунул назад в карман.
— Н-да-а...— протянул младший сержант с боксерским подбородком.—Жаль лейтенанта.
Бойцы завздыхали:
— Недолго командовал. А человек, видать, хороший был.
— Двое детишек, бают, у него осталось.
— Хоть из запасных, но дело знал.
Мы вновь почувствовали себя чужими, лишними. Лейтенанта мы и в глаза не видели. Сказать: жаль человека — глупо как-то, фальшиво. Ничего не сказать — тоже нехорошо. Но о нас словно забыли.
Бойцы погоревали-погоревали.. и занялись своими делами: кто от нечего делать наводил глянец на сапоги, кто, вынув из отворота пилотки иголку с ниткой, подгонял подворотничок, лопоухий возился с пулеметным диском — смахивал воображаемые пылинки, боец с безбородым бабьим лицом, несмотря на то, что теплушку качало, засел за письмо,
Старшина оказался золотым человеком. Увидев, что мы приуныли, он положил Павке на плечо руку:
— Чего скисли? Держите хвост морковкой.— Помолчал, сказал доверительно:— А с комвзводом неладно получилось... И вот такусенький осколочек,— он показал кончик мизинца,— в висок... Хороший был человек... Остановка была — схоронили его на рассвете.
— Жалко, товарищ старшина,— выдавил из себя Павка.. Ему надо было что-то сказать — старшина все еще держал руку на его плече.
— Очень жалко. Но что делать? Война... Ничего, отольются им наши слезы. Дай только до фронта дорваться! Уж мы им за нашего лейтенанта врежем. Точно.
— Еще как врежем!—Павка смотрел на старшину влюбленными глазами.— Затем и на фронт хотим. А оружие... вы не думайте, товарищ старшина, в первом же бою... честное комсомольское.
— Подучить бы вас.
— Вы не думайте, товарищ старшина,— торопился Павка,— мы и винтовку, и пулемет знаем. Стрелять, правда, не пришлось... Переползать умеем... А в военкомате тянут и тянут «до особого распоряжения». От зажигалок объекты охранять имеем право, землю копать имеем право. А воевать дядя за нас будет? Смешно, честное слово.
— Шустрые вы ребята, как я погляжу.— Старшина одобрительно качнул своим светлым «ежиком».
Тут впервые за все утро дал о себе знать Глеб.
— О чем разговор?— объявил он.— Раз человек имеет паспорт, значит, он гражданин Советского Союза. А кто такой гражданин? Человек, имеющий право на труд, на отдых...
— ... и обеспечение в старости,— добавил Вилька.
— Иди ты со своей старостью! Гражданин имеет право и обязан защищать Родину. Это и дураку ясно.— Глеб полез в карман, демонстративно вытащил «Знак Почета», не спеша привинтил его к гимнастерке.— Вот,— вновь обратился он к старшине,— даже на ордена имеем право... Не сомневайтесь, не «липа»... Можете взглянуть на орденскую книжечку.
Старшина посмотрел на флегматичного Глеба с уважением.
— Орденоносец! Чудеса. Оно и в самом деле — гражданин, коли с паспортом. Как там у Маяковского? Читайте, завидуйте, я — гражданин... советский, стало быть.
За открытой дверью теплушки, с деревянной перекладиной, чтоб никто не выпал на ходу, пробегали деревеньки, поля с золотистыми скирдами, речки, перелески. Эшелон мчался во весь дух — телеграфные столбы так и мелькали.
Ко мне подошел лопоухий и, словно допрос снимал, выложил:
— А ты пробувал, хлопче, вареники, яки мама моя стряпает?.. Ну чего очи уставил? Не пробувал? Ось заковыка! Я бы угостил, щоб ты знал. Вкусные вареники, положишь в рот — язык сглотнешь. Не,веришь?
Мне пришло на ум, что лопоухий рехнулся. Но боец оказался вовсе не психом, а мрачноватым юмористом. Фокус с мамиными варениками ему понадобился неспроста.
— Жаль, жаль,— вздыхал лопоухий.— Были б у меня в торбе мамины вареники, я вот що бы сробив.— Хитрец вежливо, но настойчиво взял из рук оторопевшего Глеба рюкзак, развязал его и, под веселый гогот бойцов, продолжал:— Вот они, вареники, где ж они, не разумию... Куда их маты сховала? Зараз вы, хлопчики, отведаете вареников. Я добрый!—Приватом лопоухий вынимал наши запасы, заново пополненные после набега Жука, и удивлялся:— Нема вареников!.. Ох, мамо, мамо! Все перепутала, старенька стала. Вместо, вареников... А що хлопцы?.. Бис с ними, с варениками! Сгущенка тоже сойдет, а? И вершкове печиво — продукт гарный. Кушайте, громадяне, варения. А вареники... Це все одночи варения, чи вареники.
Кто бы мог подумать, что лопоухий свой парень? Бойцы хохотали до слез и выразительно поглядывали на банки и коробки. Они не прочь были подзакусить.
Старшина, смеявшийся вместе со всеми, решил, наконец, навести порядок.
— Ткачук,— приказал он лопоухому остряку,— положи харч на место. Вот приедем до станции, там тебе начпрод вареников сухим пайком отвалит. Потерпи до Знаменки.
Вилька вскочил, засуетился.
— Товарищ старшина... Зачем терпеть? У нас всего вдоволь. И мясные консервы, и шпроты... сухари сладкие. На весь взвод хватит. Угощайтесь, товарищи! Без стеснения. Ведь свой люди.
Бойцы одобрительно зашумели.
— Ну что ж,— старшина поскреб темя,— коли угощаете...
— Конечно.
— Пожалуйста!— Глеб и Вилька чуть ли не из кожи лезли.
А я; к великому своему стыду, вдобавок заныл, как первоклашка, умоляющий учительницу исправить «неуд».
— Това-арищ старшина... Ну прошу-у вас!
Аппетит у бойцов оказался поразительный. Не прошло и десяти минут, а от наших припасов остались лишь пустые жестянки и обертки из-под печенья, теплушка, нежно похрустывала сладкими сухариками. Бойцы благодушествовали, дымили цигарками, предавались воспоминаниям. Они приняли нас в свою семью. Вилька торжествовал.