Пора летних каникул
Шрифт:
В разговор вмешался Глеб. Он все время помалкивал, изредка поглядывая на прессованное сено (назначение его не давало ему покоя), и внимательно слушал. А сейчас Глеб вмешался. Мы приготовились выслушать очередную «теорию». Но Глеб заговорил нормально.
— Ребята,— желтовато-зеленые, кошачьи глаза его от избытка чувств заволокло слезами.— Ребята!.. А мы молодцы, что избрали Павку старшим. Ей-богу, он умный! И ты, Вилька, тоже умный, только немного дурак. Если бы не он,— Глеб почему-то с силой ткнул Павку в плечо,—если б не Павка... Сидели бы мы сейчас дома или катили в эвакуацию,
Глеб сграбастал друга, а тот отбивался Ц конфузливо бормотал:
— Вот же выдумал... Пусти...
Мне было легко, и душа улыбалась, потому что Глеб сказал именно то, о чем я думал. И я тоже полез обнимать Павку, рыжеватого, худенького Павку со смешным пушком над верхней губой.
— А что?— весело вскричал Вилька.— Что я— хуже других? Дайте-ка... Я тоже обниму нашего командира.
Возня привлекла внимание старшины.
— Э-гей,- детский сад!—прикрикнул он.— Что за балаган? От-ставить. Еще выпадете, а потом, отвечай за вас.
Мы присмирели. Но Вилька не отпускал Павку. И все что-то ему шептал.
— Вилька,— перебил его Павка,— только по-честному скажи... Ты какой-то не такой. Ты — сфинкс с семиклассным образованием.
Глеб опять затянул свое.
— ребята,— произнес он с надрывом,— зачем же нам это дурацкое сено?!
— Будут учить маршировке, как при царе Горохе,— охотно объяснил Вилька.— К' одной ноге сено привяжут, к другой — солому, каковую раздобудут на месте. И порядочек: ать-два, сено-солома!
Глеб треснул Вильке по шее.
— Смотрите, смотрите!— вскричал Павка.— Птичья стая... Вон там, над лесом. Видите?..
Над зубчатой лентой леса, выбегавшего на пригорок, чернел крохотный журавлиный клин. Он был очень странный — вырастал прямо на глазах... издавая гул..; и вдруг превратился в рычащую стаю громадных птиц, горбатых, с хищно выпущенными лапами.
Гул и рев врезались в уши. , — ...ле-о-ты...— раздался слабый нечеловеческий писк.
— Во-оздух!!!
Эшелон рвануло, заскрежетали тормоза, бойцов бросило в одну сторону, в другую, швырнуло на пол. С душераздирающим воем что-то обрушилось на крыши вагонов... Треск... в кромешной тишине на миг вспыхнуло яркое пламя. И тут же погасло, превратившись в тихий звон. А затем и звон исчез — наступила тишина, черная, как ничто.
Такие чудовищные кошмары мне никогда еще не снились. До крика хотелось проснуться, вскочить, но цепкие щупальца держали, прижимали, оплетали.
Все было как в тумане... Вспышки, что-то взлетает вверх, огромные тени скользят по траве, черные пятна...
Но вот пелена рассеялась. Я увидел дым и пламя, поваленный паровоз, из его развороченного бока вырывался белый столб и, клубясь, убегал к облакам. Несколько уцелевших теплушек в смертельном страхе жались к концевому вагончику, с его крыши протягивались к небесам, то и дело обрываясь, жалкие паутинки.
В небе разлапистые стервятники с мрачными крестами на угловатых крыльях подпрыгивали, как козлы, один за другим кидались на остатки эшелона, капали черным и круто взмывали вверх. Черные капли падали, росли, превращаясь в огонь и дым.
Повсюду горохом рассыпались человеческие фигурки. Капли искали их в ямках, за пнями, на ровном месте, окутывали дымом, вздымали вместе с фонтанами земли.
Почему я лежу возле штабеля бревен? Это ведь очень далеко от нашей теплушки! И отчего так тихо? Куда девались звуки? Железные птицы безжалостно добивают все живое, мчатся бесшумно и так низко, что видны они... черные кожаные головы с огромными глазницами — уэллсовские марсиане, сеющие смерть. Теперь они носятся над самой землей, жалят огненными струями.
Гигантский столб огня и дыма, качнулись и рассыпались бревна, сложенные в штабель... Один марсианский корабль врезался в землю. Рядом с растерзанным, паровозом. И тут же вспыхнул, закоптил вагон с зенитным пулеметом, успевшим перед смертью покарать чудовище.
...Марсиане исчезли. Неужели они привиделись во сне?
Нет, это не сон. Дым, огонь. Першит в горле от гари. В голове грохочут кувалдами невидимые кузнецы. Я пытаюсь подняться. Ноги заплетаются, подкашиваются. Опять одолевает кошмар... На траве, опрокинувшись на спину, лежит человек и. скалит зубы. В его кулаке крепко зажат стебелек с голубеньким цветком. Да ведь это наш добряк старшина! Чуть пониже значка «ГТО» кровавое пятно... Еще... человек. Еще...
Я стою, покачиваясь, и ничего не понимаю. Кто-то берет меня за руку. Бледное лицо, черные в лихорадке глаза. Это Вилька. Он гримасничает ртом, должно быть, говорит. Но я ничего не слышу — в голове звон, гул. Мы садимся на бревно. Откуда-то появляется Глеб — хромает, без пилотки, и тоже шевелит губами. Должно быть, спрашивает, где Павка.
В самом деле, куда он девался?
Проходит минута или час... Мы ищем Павку, но находим других — молодых и уже взрослых бойцов, командиров. Одни, как наш старшина, никогда больше не встанут, другие пытаются подняться. А Павки нет. Где же он? Где?
...Возле бревен — кучка бойцов, они суетятся, что-то раскапывают лопатками, руками. Мы бредем туда. Из земли торчит сапог. Помогаем раскапывать. Вытаскиваем человека... У меня обрывается сердце — знакомые волосы, они отливают бронзой! Санитар вытирает его лицо бинтом...
— Павка!— кричу я, но ничего не слышу м сажусь на землю-. Рядом с ним.
Я никого и ничего не вижу — только Павку. Он еще жив, глаза полны жизни, и пальцы то сжимаются в кулаки, то распрямляются. Но губы не шевелятся, лишь изредка вздрагивают.
Чьи-то руки расстегивают Павке пояс, поднимают гимнастерку — на загорелой коже наискось по животу кровавая строчка. Чьи-то руки разрывают пакет с бинтом, в нерешительности застывают и исчезают.
В чем дело? Я смотрю на Павку. Он сжал кулаки и вдруг стал совсем другим. Губы его словно высечены из камня, широко раскрытые глаза видят весь мир.
Опять появились руки... много рук. Они подняли Павку и опустили в коническую яму. Павка не лежал в ней — он сидел, подогнув ноги и откинувшись на спину. Ему было неудобно так сидеть, но он не Жаловался. Рядом с Павкой посадили нашего старшину, все еще державшего в кулаке голубенький цветок.