Пора летних каникул
Шрифт:
Подошел кто-то, шепнул мне на ухо:
— Скоро трогаемся. Засек нас «мессер».
Затем пришли четверо бойцов и принялись копать землю. Глеб глянул на них.
— Давайте лопаты. Мы сами.
Бойцы отдали нам лопаты, но не уходили. Им было очень жаль Катю.
— Эх, паразит, какую красоту загубил!— сокрушенно сказал один из них.
— Ладно, ладно!— грубо оборвал его Глеб.— Возьми-ка лучше лопату у него (он кивнул на меня), видишь, что с рукой.
Я сидел и смотрел то на Катю, то на яму, которую рыли специально для нее. А Катя ничего
И вдруг у меня задрожали руки: я увидел золотисто-зеленую муху; она села на Катину щеку, юркнула между губ, а Катя лежала тихо-тихо.
И я весь передернулся от судорожной мысли: «Катя мертва! Она не спит, ее уже нет!»
Немного погодя Катю положили в яму, забросали землей. Комиссар сказал короткую речь:
— Отомстим, товарищи. Смерть за смерть, кровь за кровь!
Батальон двинулся в путь.
Мы шли молча. Комбат приказал нам погрузить «максим» на трофейный «оппель». Но идти все равно было невыносимо трудно — подкашивались ноги.
К нам подошел командир первой роты лейтенант Гурвич. Он долго шагал рядом с Глебом, хотел, видно, утешить его, но никак не находил подходящих слов. Глеб выручил его:
— Не надо, товаровед. Ничего не надо. Слышишь? Гурвич смутился, прошептал:
— Да-да... Ну конечно... Но... я тогда солгал, я не товаровед, я — астроном. Стыдно, знаете ли, быть астрономом на войне. Всех почему-то это смешит.
— Да, действительно, нелепо.— Глеб помолчал.— Извините, что я вас — на «ты».
— Нет-нет... я очень рад.
Гурвич потрогал ладонями рыжеватую бороду.
— Да... у нас теперь два полковых знамени... А Седых уже нет... Так-то вот.
Мы прошли еще немного, и тут послышалась команда «приставить ногу». Разведчики обнаружили двигавшуюся навстречу колонну немцев с четырьмя танками. Еще чуть погодя мы узнали, что с севера и с юга на нас движется до батальона пехоты.
Комбат приказал занять круговую оборону. Местность для обороны была аховая — ровная, поросшая чахлым кустарником, но выбирать не приходилось: сзади на нас, как выяснилось, тоже напирали немцы.
Вилька и Глеб, обливаясь потом, копали пулеметные окопчики — основной и запасный, я таскал цинки с патронами, трофейные гранаты, автоматные обоймы. Приволок также несколько банок консервов. Глеб потребовал, чтобы я принес еще консервированного компоту, но компот уже кончился.
Узнав об этом, Глеб бросил коротко:
— Проворонил, растяпа!
Меня это покоробило. После гибели Кати он еще думает о каком-то компоте! И вообще держится так, словно собираемся на прогулку. Я потихоньку сказал об этом Вильке. Он поиграл губами, вздохнул:
— Чудак-человек, ничего ты не понимаешь. Много ли навоюешь не пивши не евши? А нам здесь воевать придется... Соображать надо. Принеси-ка ведро-другое воды. Пригодится — нам и «максимке».
Я принес воду и прилег отдохнуть. Побаливала раненая рука. Вилька мастерил из гранат связки. Он делал это не спеша, тщательно. Связав телефонным проводом гранаты, он оглядывал связку со всех сторон и отчищал гранаты тряпочкой от пыли и грязи.
Глеб равнодушно смотрел на его работу и вдруг ска-зал:-
— Ты б еще и в серебряную бумажку обернул.
— И так сойдет.
Наступила тишина, нарушаемая лишь стрекотом кузнечиков.
— Идут,— Глеб сказал очень спокойно. Я сперва не понял, о ком это он. Оглянулся: на востоке за небольшим увалом, клубилось пыльное облачко. Через несколько минут до нас донесся тихий рокот моторов. Он нарастал, ширился, и, наконец, на гребне увала показались танки, за ними — цепи солдат.
Наш пулемет был обращен стволом на юг, в сторону горохового поля, из-за которого выглядывал скособочившийся ветряк. Мы видели, как фашистские танки, открыв огонь с дальней дистанции, покатились на батальон с востока.
Вилька потер руки, хихикнул:
— Ребята, мы совсем забыли о трофейной тридцати-семимиллиметровке. Сейчас она им вмажет.
Пушка молчала. Стрелки тоже ждали, когда фрицы подойдут ближе. А танки садили из пушек, как бешеные. Несколько снарядов разорвалось недалеко от нашего пулемета. С визгом брызнули осколки.
Вилька скривил губы.
— Пушкари называется. Лепят в белый свет...
Он не договорил. Чуть правее ветряка показались серые фигурки. Левее ветряка выползли три танка. Противно завыли мины.
Глеб оглянулся на нас:
— Если кто хоть шаг...
— Брось, Глеб,— Вилька тихонько подтолкнул его плечом, чтобы занять место первого номера.
— Нет... я сам,— Глеб стиснул рукоятки «максима». Вилька не настаивал. Он понимал: настаивать бесполезно.
Батальон сражался исступленно. Я не могу обрисовать всю картину боя, так как мое внимание было приковано к ориентирам нашего «максима». Грохот и вой обрушились на нашу оборону. Но я уже ко всему стал привыкать. Я даже не испугался, когда в окопчик с визгом влетела мина и врезалась в мягкую землю почти до самого стабилизатора, только подумал: «Чего она не рвется?»
Глеб дернул меня за шиворот. Я покорно выполз из окопчика и наблюдал, как Вилька и Глеб откатывают в сторону пулемет. Потом они вытащили из окопа связки гранат. Вилька раскулачил одну связку и швырнул гранату в окопчик. Ахнул взрыв.
Глеб повернул ко мне багровое лицо:
— Айда обратно.
Мы вернулись в развороченный взрывом окопчик.
Дым и пыль заволокли все впереди, а когда они рассеялись, я увидел перед собой танк. Он надсадно завывал мотором, и гусеницы его гремели и лязгали. Из танковой пушки блеснуло... Еще, еще!.. Выстрелов я не слышал. В таком адском грохоте это немудрено. Нагнулся, поднял со дна окопчика связку гранат и швырнул ее в стальное чудовище.