Порочные занятия
Шрифт:
Изысканна.
Если бы у меня был талант к живописи, я бы назвал эту картину «Развратная невинность».
Никогда не встречал женщину, которая бы соответствовала моим требованиям. Лучшие из них обычно использовали стоп-слово «желтый» примерно после седьмого или восьмого оргазма, но не она. Она брала все, что я ей давал, и требовала большего.
Такая девушка достойна завтрака принцессы.
Я целую ее в лоб и иду через игровую комнату, уже оценивая, что
Звук вырывает меня из задумчивости. Я останавливаюсь у двери, чтобы мельком разглядеть ее сквозь шторы, но похоже, что она просто шевельнулась во сне.
Дай ей отдохнуть. Ей нужны силы для предстоящего.
Приходится прищуриться, когда я вхожу на кухню. Солнечный свет, льющийся из внутреннего дворика, неожиданно яркий. Он отражается от приборов из нержавеющей стали, сланцевых столешниц и белых поверхностей, вызывая пульсацию в голове.
Сколько сейчас времени?
Мой взгляд падает на кухонные часы. 10:23? Я не из тех людей, кто спит настолько долго, но как часто я успеваю получить удовольствие от сабы до момента, когда истечет время или она применит стоп-слово и уйдет?
Жар заливает пах, и член подает признаки жизни в серых спортивных штанах, которые я натянул вместо кожаных джинсов.
Наполняю чайник, затем открываю один из стеклянных шкафов и достаю кофейник. Моя рука скользит к подбородку. Феникс захочет горячий шоколад?
Я мог бы сделать три разных и дать ей выбрать.
Звонит стационарный телефон, прерывая идиллию. Только один человек знает этот номер, — ублюдок, которому принадлежит дом.
Не обращая внимания, я иду к холодильнику. Он огромный, белый, с несколькими дверцами и отделением для вина справа, а так же ящиками для глубокой заморозки снизу и полноразмерным холодильником слева.
Телефон продолжает звонить, и я начинаю скрипеть зубами. Лучше жить в лачуге и быть свободным, чем купаться в роскоши под крылом Криуса Ванира.
Надеюсь, он не причинил матери вред. В противном случае…
Ярость обрушивается на меня, как приливная волна, окрашивая все вокруг в красный. Я сжимаю ручку холодильника, пока костяшки пальцев не начинают белеть. Ярость, горячая и бессильная растекается по венам.
Я не видел Криуса с тех пор, как выстрелил ему в грудь в шестнадцать лет. С того момента у него хватало здравого смысла избегать меня, и теперь он общается только по телефону.
Потому что мы оба знаем, в следующий раз я не промахнусь.
Телефон перестает звонить, и я рывком открываю дверцу. Только я собираюсь вытащить лоток яиц, как снова звонит телефон.
Ноздри раздуваются.
Я бегу через комнату и беру трубку.
— Что?
Он делает паузу.
— Так ты приветствуешь отца?
Десять лет назад я мог бы возразить, но Криус наслаждается враждебностью и презирает равнодушие. Я не доставлю ему удовольствия понять, что он добился, чего хотел.
Молчание затягивается. Я бы закатил глаза, но не смогу сдержаться и не цокнуть языком.
— Я попросил отчет о проделанной работе, — говорит он.
— В воскресенье утром? — отвечаю я. — Сомневаюсь, что наш объект посещает церковь
— Очень забавно, мой мальчик.
Я сжимаю зубы, сожалея о саркастичной шутке.
— Это автономный кампус в спальной приморской деревушке, которая мало что может предложить человеку младше тридцати, — говорю я со скучающим видом. — Даже если бы объект захотел покинуть безопасную территорию, ему просто не позволили бы.
— А ночные клубы? — спрашивает он.
Я качаю головой, задаваясь вопросом, действительно ли он такой тупой.
— В университете есть все, чего может пожелать мелкий засранец.
— Я думал, ты уже нашел лазейку.
— Прошла всего неделя, — говорю я, приподняв брови. — Миссия ведь была долгосрочной, не так ли? Или потребность в рычагах давления на его семью обострилась?
— Ты не спрашивал о своей матери, — огрызается он.
Даже упоминание о ней — удар под дых. Адреналин бурлит в организме, приводя меня в состояние повышенной ярости. Я, должно быть, задел его, если он бьет так низко.
— Надеюсь, ты заботишься о ее здоровье, — говорю я сквозь стиснутые зубы.
— Из всех моих любовниц она единственная произвела на свет такого достойного сына, — говорит Криус с притворной ностальгией.
Мои губы кривятся. Мать была его пленницей. Жертвой. Еще задолго до моего рождения.
Если он думает, что я нуждаюсь в отцовской заботе, то сильно ошибается.
— Еще что-нибудь?
— Держи меня в курсе насчет мальчишки Бестлэссонов. В момент, когда он покинет кампус…
— Я дам тебе знать, — вешаю трубку.
Кто-то тихо кашляет, и я оборачиваюсь.
В дверях стоит Феникс, одетая в плащ и туфли на шпильке. Требуется вся сила воли, чтобы не спросить, что она услышала.
Вместо этого я проматываю в голове все свои слова. Ничего подозрительного. Привычка, которую я выработал за время, когда мне приходилось убивать, чтобы купить свободу.
Она ничего не слышала.
По крайней мере, надеюсь на это.
Мой взгляд скользит от поднятых лацканов ее пальто к тройному узлу на ремне и вниз к голым лодыжкам.