Шрифт:
Всякий человек на Земле не без греха и порока. Кто-то жаден, кто-то вреден. Каждому нужно стремиться к избавлению от тех или иных недостатков, иначе грозит это далеко не счастливым и светлым концом. Сейчас поведаю вам одну невероятно абсурдную историю. Многим покажется она до слёз смешной, а кому-то станет не по себе от происходящего в ней. Но при всём этом несёт она в себе важный смысл. Пускай каждый решит, будет она для него поучительной или же нет.
Неизвестно когда это было, на каких далёких землях, за какими морями и лесами, горами и реками. Знаю только, что село, где всё происходило, называлось
Одним тёплым деньком, когда ветер слегка щекотал лицо, небо было чистым, как стекло, солнце слабо пекло, устроили жители ярмарку весёлую. Все, кто мог, притащили на неё всё, что можно продать: овощи и фрукты, ботинки и рубашки, платья да сарафаны и всё тому подобное. Выстроились все в круг да давай зазывать покупателей: «Эй, Гадюшка, выходи, покупай да всё бери!», «Быстро, быстро выбегай, сразу в очередь вставай!» Всё звучало радостно, звонко, как соловьиные трели. Небольшие толпы людей сбегались в очереди, точно взбудораженные муравьи.
У одного из домов плавно открывается дверь. Лениво и совершенно спокойно показывается чьё-то выпуклое пузо, а уж затем, немного продвинувшись вперёд, всё остальное. Это с очень довольной физиономией выходит Василий Антонович Карамельников – глава села. Медленно, не торопясь, стал обходить торговые ряды.
Сам он был одет в пиджак и брюки зелёного цвета, светлую рубашку, подтянутую у воротника красным галстучком в белый горошек. Его русые, почти рыжие короткие волосы блестели на солнце, он шагал и изыскано наматывал на палец свои усики, внимательно разглядывая товары.
– А ну-ка! Почём-ка прянички розовенькие?
– наклонившись к лавочке, спросил Карамельников, облизывая свои румяные губки.
– Десять… - неуверенно послышалось в ответ, - Нет, пяток! Вам пяток, батюшка!
– испуганно переменился старичок, торгаш-Митька, увидев недовольный взгляд главы.
– А эти вот… жёлтенькие?
– Тоже пять, Василий Антонович! Тоже!
– Ну, давай мне, Митяй, тех штук пять, да тех так же!
– указав пальцем, повелел Карамельников.
Мешкая, старик стал класть в коробок пряники.
– Пожалуйста, батюшка! Пятьдесят с вас, - затихая, протянул он товар.
Василий сделал медвежий взгляд, надув свои щёки, и строго начал:
– Митя… А ты покупал у меня торговую грамоту, чтоб продавать тут?
– специально надавил Карамельников.
– Так я…
– А где ты взял эти пряники? Небось, как обычно украл у бабки Надьки-пекарши? А?
– не давая Мите сказать, сердито продолжал он.
Бедный торгаш скорчился, поджался, точно при обстреле.
– Д-да-дарю, батюшка, дарю милый! Кушай, кушай на здоровьице!
– сморщившись от страха, заикаясь, выкрикнул старик.
– То-то же, негодник!
Карамельников широко ему улыбнулся, как ни в чём не бывало, и мерзким подлецом пошагал обратно к дому. «Третий раз уже! Подавись ты ими!» - проворчал Митяй, когда тот скрылся из поля зрения. Митя и в правду в последнее время занимался не очень честным заработком. Довольно часто продавал он не принадлежащую ему выпечку, а потому и не ходил к главе приобретать грамоту на легальную продажу, ведь как-никак его товары далеко не с чистой репутацией. Однако, как
Идёт Василий Антонович по заросшей травой тропинке да безбожно теребит коробок, представляя, как вот-вот будет лакомиться его содержимым. Живот издаёт звуки, словно грозовая туча. Короткие пальчики его, незаметного для самого Карамельникова, приоткрывают упаковочку и слегка дотрагиваются до пряничной глазури.
Облезшая скамейка, которая стояла вблизи от него, так и манила его к себе. Он торопливо уселся, всецело открыл коробочку, превратившуюся на тот момент из-за его вспотевших ладоней в нечто скомканное, и осторожно кончиками пальцев взял один пряничек. Его наливные губки отварились, словно ворота. Василий, чуть ли не захлёбываясь собственной слюной, медленно тянет ароматное изделие к своему рту. Передние зубы его нежно коснулись заветного лакомства, Карамельников собрался сделать первый невероятно смачный надкус, как вдруг:
– Папаша!
– послышалось со стороны его дома.
От неожиданности он чуть было не проглотил пряник целиком, вовсе не пережёвывая. Василий молниеносно положил сладость обратно в коробок и тут же бросился к дому.
– Да как же это она меня увидела-то?
– сам себе в панике задал он вопрос.
Василий Антонович вошёл в своё жильё и, торопясь, принялся раздеваться. Вокруг был полный кавардак: на полу валялись старые газетки, книжки, бумажки, в углах красовались паутины, почти с рыболовную сеть, у стен стояла, точно одетая в серую шубу, запылённая мебель, под ногами лежал грязный, затоптанный ковёр.
– Это где же моя крошечка милая? Это где же моя маленькая?
– спрашивал он тоненьким голоском, - Дашуля! Дашуля-яя-я, я тебе вкусненького принёс, моя сладенькая, - ласково протягивал он.
Из своей комнаты еле, перебирая ногами, выходит его шестнадцатилетняя дочь - Даша Карамельникова, чуть ли не застряв в дверном проёме из-за своих размеров. На ней были натянутые зелёненькая маечка, которая почти разрывается на теле хозяйки, и красные шорты до колен. Кое-как втянув брюхо и, наконец, выпав на другую сторону дверной рамы, она начала:
– Ну, наконец-то! И что же ты там ел без меня, папашечка?
– неразборчиво из-за пухлых и дряблых щёк проговорила она.
– Прянички, душенька! Да я только нюхнуть, не пропали ли. Это… Это я тебе взял! Попробуй, - нервно приврал он.
– Я уже оголодала, пока ты там шлялся. Давай сюды!
– схватив коробку, развернулась она и поковыляла обратно в комнату.
Карамельников выдохнул. «Чуть меня не съела, дочка-то, ей-богу!» - прошептал себе под нос он.
«А есть и самому хочется», - думал он. Мужчина быстренько подбежал к своему холодильничку и обнаружил, что тот пуст. «Всё сожрала…» - отчаянно осознал. Карамельников поправил картину с изображением свиноматки и её поросят на стене, которую когда-то задела и своротила своими громоздкими плечами дочь, проходя здесь, и осмелился войти в комнату к ней. Когда он заглянул в неё, то перед глазами его раскрылся необыкновенный вид: повсюду пыль, грязь, объедки, фантики. На столе лежала расческа, полностью покрытая толстым слоем пыли. В доме никому не было дела до уборки и иной работы.