Порочный ангел

Кьют Аля

Кажется, я сама уже едва сдерживалась. Хотела ли я быть сдержанной, когда он рядом? Вот уж нет.

Подумать об этом я не успела, потому что мы пришли к дому. Одному из многих на узкой улочке. Глеб позвонил в дверь, и нам открыл итальянец средних лет. Они о чем-то быстро поговорили, и тот отдал Москвину ключ.

Мы поднялись на второй этаж. Почти сразу все тот же итальянец принес нам кофе и пиццу. Я забрала все и поблагодарила, как могла. Глеб был занят, расставляя зонты, настраивая свет.

В конце концов,

он достал и камеру. Легендарную зеркальную Лейку. Я не очень разбиралась в фототехнике, но знала, что снимать такой игрушкой очень сложно и очень интересно.

Раздался звонок домофона. Глеб поспешил открыть дверь. Это была та самая модель, с которой он договаривался о съемке. Я не успела ее рассмотреть, а она уже повисла на моем демоне, жарко поцеловала его в губы, крепко обняла и тут же начала говорить на какой-то адской смеси итальянского и английского. А Глеб, какой кошмар, отвечал ей примерно так же. Плюс иногда у него проскальзывали русские словечки. Я смутно поняла, что они давно знакомы, давно не виделись и теперь очень рады встрече. В принципе это было понятно уже после поцелуя.

— Мария, это Леся. Ты не против, если она будет присутствовать? — спросил Москвин, едва страсти встречи чуть утихли.

— Белле, — воскликнула Мария. — Конечно, я не против.

— Чао, Леся, Как поживаешь?

— Молто бене, — зачем-то ответила я по-итальянски с англо-русским акцентом.

Разумеется, сразу покраснела.

— Прелесть какая, Бартон, — проговорила Мария по-английски, подмигивая Глебу. Она сбросила пальто и прошла через гостиную, где уже было все готово для съемки. — Приведу себя в порядок.

— Конечно, — ответил Глеб, провожая ее до ванной.

Я не могла не спросить:

— Разве не будет визажистов, костюмеров?

— Все совсем наоборот, Лесь, — отвечал мне Глеб, — Сейчас она смоет тушь и помаду, распустит волосы, разденется…

— Совсем?

— По желанию, — ухмыльнулся Москвин. — Меня интересует чистая красота. В мелочах, в недостатках. Здесь и сейчас.

Он встал и пошел в ванную. Я чуть не вскрикнула, потому что Глеб просто открыл дверь, навёл камеру на Марию, которая стояла у раковины в одних колготках и умывалась.

— Ах, Бартон! — вскрикнула она, закрыла лицо ладонями, но потом рассмеялась и опустила руки.

По ее щекам еще текла тушь, но в этом было что-то. И в капельках воды на груди и в напряженных сосках. Я старалась не думать, от холода это или…

Мария что-то быстро проговорила, и я даже без перевода поняла, что она старательно подобрала эпитеты к инициативе Глеба.

Эта шалость неожиданно для меня превратилась в начало фотосессии. Мария позировала у раковины и, сидя на краешке ванны, она смыла косметику водой, а потом прошлась ватным диском с лосьоном. Глеб снимал. Не все, но многое.

Я стояла, прислонившись к косяку, стараясь побороть странное

чувство, что мешаю им. Как третий лишний. Глеб был настолько увлечён Марией, что я одновременно дико ревновала и невероятно восхищалась им. И ею. Между этими двумя точно что-то было. Не только съемка, намного больше. Она доверяла Москвину, а он без труда провоцировал ее, подталкивал, помогал быть для него идеальной.

Они вышли из ванной, переместились в гостиную. Мария позировала на кресле, на диване, на пуфе, на полу. Глеб иногда просто стоял и смотрел на нее. Он сам нежно и трепетно поправлял ее волосы или прикрывал пледом, менял угол падения лучей света, просил смотреть на него или в сторону.

Кажется, я не дышала, чтобы не мешать им. Настолько эти двое были увлечены, погружены. Если в начале меня сжигала ревность, то сейчас терзал еще более страшный порок — зависть.

Я хотела быть на ее месте. Во всех проклятых смыслах. В объективе Глеба, в его постели, в его сердце. То, что было у нас до этого, казалось таким глупым и нелепым, почти игрушечным. Москвин играл со мной. Я же играла в недоступность, но на самом деле хотела принадлежать ему. Ему одному. Во всех проклятых смыслах.

Присев в уголке, я жадно следила глазами за фотографом и его моделью. Они настолько непринужденно перешли от съемки к болтовне и прощаниям, что я даже удивилась, когда Мария стала одеваться.

— До встречи, Леся. Спасибо, — проговорила она, набрасывая пальто на плечи.

Я удивленно подняла брови.

— За что спасибо?

— За присутствие. Это было пикантно. Надеюсь, как-нибудь мы поменяемся.

— Может быть, — проговорила я, с трудом улавливая смысл ее слов. И языковой барьер был тут не причем.

Мария поцеловала меня три раза и крепко обняла. Глебу на прощание досталось то же самое. И что-то она прошептала ему на ухо.

Едва за Марией закрылась дверь, Москвин пошел прибирать в гостиной. Он сложил зонты и убрал фонари обратно в шкаф, но тут же обернулся ко мне.

— Понравилось? — спросил он, не сводя с меня глаз.

Даже на расстоянии я чувствовала это притяжение. Он звал меня, манил, притягивал.

Сейчас я поняла, как глупо было этому сопротивляться. Я подошла к нему, остановилась в шаге, взялась за свитер и сняла его одним движением, отбросила на диван.

Глеб улыбнулся уголком губ, провел костяшками пальцев по моей груди.

— Красивая, — прошептал он, поглаживая сосок.

— Твоя, — выдохнула я, сокращая расстояние между нами.

Обняв его за шею, я встала на цыпочки и прошептала ему в губы:

— Хочу тебя. Сейчас.

Он взял меня за подбородок и долго держал, словно давал шанс взять слова обратно.

— Уверена? — спросил Москвин.

— Да.

Глеб покачал головой, и на миг я подумала, что он откажет, но он лишь сказал: