Порочный ангел
Шрифт:
Она прошла босиком по шершавому от грязи полу к двери, повернула ключ и резко толкнула ее.
— Жан-Поль, — прошептала она. Мейзи, проснувшись, села в кровати.
— Это Жан-Поль, — объяснила, не оборачиваясь, Элеонора.
Голоса привлекли внимание брата, и он появился перед ними, ухватившись одной рукой за косяк, чтобы не упасть. Жан-Поль едва не рухнул, ввалившись в комнату, но Элеонора успела поддержать его.
— Элеонора, — произнес он, и в его несвязной речи, в самом голосе, звучало отчаяние, — я должен тебе что-то сказать.
— Да, но сперва войди и сядь.
— Нет, — отозвался он с упрямством по-настоящему пьяного человека. — Я должен тебе кое-что сказать. Прямо сейчас.
Мейзи,
— Хорошо, — согласилась Элеонора, следуя взглядом за Мейзи, подошедшей к Жан-Полю и вставшей рядом с ней.
— Я не смог найти агента. Нет такой улицы. И дома, который на визитке. Никто о таком и не слыхал. Я встретился с полковником Фарреллом. Он сказал, что это мошенничество, что тот человек — проходимец, и не было никакого имения, никакого дома, никакой земли. И он сказал, что мы больше никогда не увидим своих денег. Никогда. Их нет, Элеонора! Их нет. У нас ничего нет.
В шоке Элеонора выпустила руку брата, и Мейзи поддержала его, чтобы он не упал, затем осторожно положила на спину. Глаза ее выражали печаль и жалость. Женщины стояли в угрюмом молчании, глядя на Жан-Поля сверху вниз — на запачканные едой и вином рубашку и жилет, на прореху в жилетном кармане, откуда уже не виднелась цепочка от часов — их украли, и на следы высохших слез на пыльном, потном и почти безбородом лице.
Глава 3
Деньги. Все, похоже, свелось к этому. Элеонора не могла вернуться домой, потому что не было денег. Она не могла оставаться в отеле, потому что не было денег. Она не могла снять дом или нанять компаньонку, которая разделила бы с ней одиночество, потому что не было денег. Она не могла принять благотворительность Мейзи и остаться в отеле за ее счет. А та не хотела понять ее, приняв отказ как личную обиду. И этот разрыв они даже не попытались уладить, когда Элеонора, упаковав в узелок немногие вещи, которые у нее остались, переехала. Мейзи решила отправить кое-что отобранное для Элеоноры с запиской, что если та не очень настроена носить эти вещи, то может отнести их старьевщику или продать.
На поиски жилья времени не было. Жан-Поль не мог отлучиться на целое утро. Без всякого сомнения, за это ему попало бы от командира. Но с типичной креольской уверенностью он полагал, что семья — на первом месте, что забота о благополучии сестры будет правильно понята и что сложившаяся ситуация его извиняет. Элеонора не была в этом уверена. Если Уокер, гражданский человек, ставший главнокомандующим никарагуанской армией, приверженец дисциплины, он, безусловно, требует от подчиненных того же.
Комната, которую для нее сняли, находилась на боковой улице от центральной площади Сентрал-Плаза за собором Святого Франциска. Ее сдавала вдова, сморщенная старуха, с горбатой спиной и огромным запасом черных бесформенных платьев одного фасона. Ни сочувствия, ни дружеского участия, ни хоть какой-то защиты с этой стороны ждать не приходилось.
Старуха почти совсем оглохла и из своей немой пустоты смотрела на мир с подозрительным и мрачным презрением. Она взяла сентаво, которое потребовала вперед, и сжала монету беззубыми деснами — больше из желания оскорбить, чем убедиться, что деньги не фальшивые. После этого направилась в свою часть дома, сильно хлопнув дверью.
Была еще одна неприятная сторона жизни в доме вдовы. Дом соединялся общей стеной с кабаком, весьма популярным среди солдат и молодых людей из ближайших домов. Конечно, комната Элеоноры оказалась через стенку. Каждую ночь неугомонно бренчали гитары, цитры и концертино, соперничая с мужскими голосами и не давая спать. В дополнение к этому — чтобы попасть к себе днем, надо было пройти через множество оскорблений, несколько раз ее даже сопровождали до самого входа в комнату. А один кавалер несколько часов провел под ее дверями, пока вдова, отправляясь на рынок, не споткнулась о неги и не обругала отборно по-испански.
Чтобы как-то избегнуть неприятностей, Элеонора стала подниматься рано, едва серебристый звон соборного колокола начинал призывать к мессе, и шла за водой к колодцу в конце улицы, а потом на рынок, чтобы купить себе еды. И она наслаждалась этими утренними часами. Было прохладно, малолюдно, никто не мешал ей, когда она рассматривала стены центрального рынка, испещренные оспинами от пуль, оставшимися после взятия города Уокером и фалангистами, фронтальную башню, арочные двери наверху и круглые окна собора, причудливый главный портал, охраняемый с обеих сторон караулом Дома правительства, где генерал Уокер разместил штаб-квартиру. Элеонора любовалась ярко пылающими листьями пойнсеттии, белыми душистыми гроздьями дикой гардении, маленькими подсолнухами и папоротниками, которые, казалось, лезли из каждой трещины и щели. В это время мало кто торговался с индейцами, метисами. Женщины продавали яйца и твердые, словно камень, лепешки, тропические фрукты и куски мяса, которые они выносили на рынок каждое утро.
По мере того как бесцельно проходили дни, терпения оставалось все меньше. В конце концов, на сколько может хватить тех нескольких долларов, которые у нее остались? Даже в такой стране, где завтрак обходится в три цента, она должна что-то делать, как-то поддерживать себя.
Вариантов было немного. Она могла бы обучать английскому. Конечно, в стране, руководимой англоговорящими иностранцами, должны найтись люди, желающие изучить язык. Она не так уж хорошо знала испанский, но в Новом Орлеане, в городе, который когда-то был аванпостом Испанской империи, этот язык был в ходу, и она его понимала. Если родителям это может быть неинтересно, они, заботясь о будущем детей, могли бы научить английскому хотя бы их. Но если этого не случится, она может использовать свои навыки в рукоделии, которым обучилась в монастырской школе. Элеонора могла бы научиться шить одежду и потом продавать ее на рынке. И если она в этом преуспеет, то может стать портнихой. И уж на самый крайний случай, она может стать прачкой, пополнив ряды женщин, которые стирают белье на берегу озера. Солдатам всегда надо что-то постирать, у них нет ни времени, ни желания заниматься этим самим. И неважно, что ее положение в этом случае будет не намного выше, чем у тех, кто едет в обозе за солдатами.
Уже шесть дней Элеонора пребывала в полном одиночестве. Она лежала на кровати, пытаясь что-то придумать, несмотря на доносящуюся из-за стены песню «О Сусанна!», когда в дверь постучали. Она подождала, чтобы убедиться, что этот стук не из кабака.
— Элеонора?
Услышав голос брата, она вскочила с кровати и отодвинула засов.
— Жан-Поль, где… — начала она и осеклась, увидев, как в комнату вплывает Мейзи в муслиновом платье с огромными голубыми маками. Пучок яркой пойнсеттии, прикрепленный к декольте, однозначно притягивал взгляд именно туда.
— С Рождеством! — воскликнула Мейзи, заключая Элеонору в ароматные объятия, которые следовало понимать как прощение и заботу.
Был канун Рождества, про что Элеонора совершенно забыла, но Мейзи помнила и не забыла о ней, отчего у Элеоноры перехватило горло.
Стянув ажурные перчатки, Мейзи обмахнулась ими.
— Жарища, как в печке. Наверное, снова будет гроза. Те, кто уверяет, что сезон дождей кончился, просто спятили. И как только ты можешь выносить… Ну ладно, неважно. Я пришла предупредить тебя, Элеонора, моя лапочка, а не только поздравить. Одинокие женщины, я боюсь, в Гранаде нежелательны.