Порочный ангел
Шрифт:
Где-то далеко прокукарекал петух. Та же собака, которую она недавно слышала, снова залаяла. Веки Элеоноры горели, и, хотя она ощущала боль в глазах, слез не было. Они исчезли, оставив ее наедине с колким презрением к себе.
Проснулась она оттого, что не могла пошевелиться — тяжелое мускулистое бедро придавило ее ногу. Слепящий солнечный свет ударил по глазам, и она почувствовала безумный голод.
На завтрак был омлет, лепешки, посыпанные паночей — коричневым мексиканским сахаром, горячий кофе и апельсины. Грант очистил ей золотисто-красный плод, а когда Элеонора его съела, склонился к ней, чтобы в поцелуе ощутить приторную
— Уже поздно. Тебя будут ждать.
— Вчера ты считала, что мне еще рано возвращаться к работе, — сказал он, поднимаясь вслед за ней. — Я думаю, ты, может быть, права. Может, мне нужно еще несколько дней отдыха в постели?
— Отдыха? Сомневаюсь, что это возможно.
— Это угроза? Тогда я решил. Остаюсь. По крайней мере на столько, на сколько хватит сил.
Улыбка Гранта казалась легкой, вольной. В его смеющихся глазах больше не было угрюмости и мрачного блеска. Увидев, как изменились язычески резкие черты его лица, Элеонора почувствовала, как сжалось ее сердце. Профиль Гранта не отличался классической красотой, но он был выразителен, чувствовалось в нем даже что-то хищное, и этот человек действовал на нее как никто другой. Она не хотела бы ничего другого, даже если бы представилась такая возможность.
Его движения замедлились, и он остановился:
— Ты что, боишься меня, Элеонора?
Она покачала головой.
— Конечно, нет.
— Ты смотришь на меня, как мышь на кота. И стараешься держаться подальше, хотя иногда, когда ты теряешь бдительность, мне удается захватить тебя врасплох.
— Но это, может быть, потому… что я не знаю о твоих намерениях. И о том, что ты чувствуешь.
Нахмурившись, он сказал:
— Я же говорил тебе: я хочу, чтобы ты была со мной всегда. А что ты еще хочешь?
— Ничего такого, с чем ты не мог бы свободно расстаться, — ответила она и почувствовала, что это не правда.
— Тебя бы удовлетворило предложение о замужестве, не так ли? Может быть, в тебе нет надменности красавицы или кокетства, но ты такая же, как они все. Вы используете любую возможность заманить и привязать мужчину. А когда мужчина в ваших оковах, вы превращаете его жизнь в сущий ад.
— Но не все браки таковы, — сказала она гордо. — Однако если ты так считаешь, я склонна думать, что ты был бы плохим мужем. Кроме того, возникает вопрос о твоей способности обеспечить безопасность и уют в доме… Нет, я не верю, что ты отвечаешь моим требованиям.
— Тогда оставим все как есть, — проговорил он мрачно.
— Нет, не совсем. Я бы хотела, чтобы ты пообещал отпустить меня, если мне предложат нечто лучшее и более достойное.
А когда он не ответил, она продолжила:
— Видишь? Раз тебя нельзя повязать, значит, и меня нечего связывать. Разве что ты опять меня запрешь.
— Если ты решишь уйти — твое дело. Твой выбор.
Это была неожиданная уступка. Элеонора понимала, что никогда бы ее не добилась, не разозли она его как следует. И быстро приняла эту уступку, пока Грант не передумал, упрекнув себя лишь в том, что не попросила большего.
— Договорились? — спросил он, подойдя поближе.
— В какой-то мере да, — ответила она со спокойным выражением лица.
— Тогда…
Он протянул руку жестом повелителя, призывая ее в свои объятия, и Элеоноре ничего не оставалось, как подчиниться. Это было именно то, чего ей страстно хотелось, — быть в этих крепких объятиях и не думать ни о гордости, ни о будущем.
Педро больше не был нужен. Его непосредственным начальником являлся доктор Джоунс, но, поскольку он отсутствовал уже несколько дней, некому было перевести ординарца на другую службу. Педро, впрочем, и не спешил. Обязанности у него были простые и легкие, кроме того, его вполне устраивали усилия сеньоры Паредес на кухне. Сама сеньора, однако, не очень-то жаловала Педро и не собиралась этого скрывать. Особенно когда стало ясно, что его услуги больше полковнику не нужны. Казалось, лучшим разрешением проблемы было бы отыскать хирурга и попросить его освободить Педро от его обязанностей при полковнике.
Поэтому утром, когда Грант вернулся к делам, Элеонора собрала в корзинку бульон, приготовленный сеньорой, несколько дюжин маленьких лепешек и старые номера газеты «Эль Никарагуэн», которую Гранту посылал генерал. Велев Педро сопровождать ее, она отправилась в госпиталь.
Здание, выбранное доктором Джоунсом под госпиталь, находилось рядом с церковью Гваделупы — длинное низкое строение, изначально использовавшееся монахами для больницы. Оно было сложено из сделанных вручную и обожженных на солнце кирпичей, уже истертых и обкрошившихся почти за триста лет, прошедших с момента основания госпиталя. Стекол в оконных проемах не было, одни только ставни, прикрепленные к рамам, чтобы помешать ветру и дождю проникать внутрь. Глиняный пол, грязно-коричневая штукатурка, и над всем этим голые потолочные балки. С них свисали огромные кувшины с водой, оплетенные сетками из грубой веревки. Они висели в проходе между двойными рядами коек, медленно вращаясь под собственной тяжестью и от движения воздуха, проходящего сквозь ставни на окнах.
Свежего воздуха явно не хватало. Запах болезни, горячих немытых тел и смертельное зловоние гангренозных ран были невыносимы. Но если впустить воздух, то с ним ринутся внутрь жирные мухи бутылочного цвета, пчелы, мотыльки, пауки. Пол кишел муравьями, а каждая ножка металлической кровати стояла в миске с ржавой водой, полной долгохвостиков. Это делалось для того, чтобы оградить больных от сильно жалящих муравьев.
— Мисс Виллар! Так вы пришли! — воскликнул доктор Джоунс, перекрывая жужжание мух, низкие голоса и непрекращающиеся стоны мужчины, над которым он склонился.
— Я не хочу отнимать вас у вашего пациента, — сказала она, увидев, как он, обойдя кровать, направляется к ней.
— Ему уже не поможешь. Бедняга, я мало что могу для него сделать. Ему нужен морфий, а у меня его нет.
— У меня есть немного опиума… То есть у полковника Фарреляа.
— Капля в море. Того, что я видел у вас, вряд ли хватит, чтобы заснули на час все, кто в этом здесь нуждается.
— Я уверена, что и малая доза не помешает.
— Да, конечно, но мы привыкли обходиться без многого. Сначала у нас вообще ничего не было. Теперь нам посылают по крайней мере несколько пузырьков в месяц. И мы держим их для самых отчаянных случаев, когда человек идет под нож. Другие вынуждены довольствоваться низкосортным виски, которое достают им друзья.
В этих условиях такой подход вполне себя оправдывал, однако у Элеоноры возникло чувство, что доктор несколько равнодушен к больным. Она вдруг подумала: «А что если бы мистер Джоунс сам оказался на месте кого-нибудь из этих людей, завернутых в серые простыни, на тонком матрасе, и мухи летали бы над его открытой раной, когда он пытается заснуть, лежа рядом с человеком, мечущимся в бреду?» Но, возможно, он уже слишком привык к этому зрелищу, к этим звукам, чтобы как-то выражать свое сочувствие.