Порог (сборник)

Ле Гуин Урсула Кребер

Малышка Винни теперь у боженьки, говорила мне мама, и я отвечала: ненавижу этого бога! Зачем ты отослала ее к нему? Ты не должна была продавать ее какому-то богу! Мама тогда так и уставилась на меня и долго-долго смотрела. Но ни словечка не сказала.

Ох, больна я! И пахну пылью.

Расцветка у моей корзиночки — словно птичье оперенье: светло-коричневый прутик и темно-коричневый, светло-коричневый и темно-коричневый. Я совершенно отчетливо вижу, как они переплетаются. Мне приятно смотреть на эту вещицу, приятно брать ее в руки. Хорошенькая. Сейчас она стоит на шифоньере в комнате Лили. Девочка хранит в ней свои ракушки. Хорошо бы подержать в руках ракушку, такую прохладную и гладкую. Светло-коричневые и темно-коричневые прутики рядами, корзиночка аккуратная, крепкая…

Полоски и отметины на раковинах, на крыльях птиц…

Тоже

аккуратно так сделаны, точно выписаны. Как буквы. Корзиночка была у меня тогда единственной хорошенькой вещицей. Шарлотта обещала, правда, прислать мне бабушкину брошь из опала, когда я устроюсь в Орегоне, да так и не прислала. Написала, что ювелир в Оксфорде сказал, что это не опал, а простое стекло, и ей якобы стыдно посылать мне какую-то подделку. Я попросила ее все-таки прислать брошь, но она так и не прислала. Глупая женщина! Мне было бы так приятно получить ее. Я до сих пор ее вспоминаю, хотя прошло уже столько лет. Глупая женщина!

Ох, как все болит, как болит все тело, я больна, больна… Она часто заходила ко мне, эта Индейская Фанни, когда здесь еще всюду был лес — до самых дюн; и лесорубы еще не появились, и домов не было, и дорог…

И темные лесистые холмы подступали к самым дюнам, и огромные ели склоняли вершины, роняя иглы на песок, и в лесу бродили лоси и водились цапли, и я привезла детей сюда, потому что крохотный Джонни задыхался в той пыльной долине, на той пыльной ферме от запаха сухого коровьего помета; и мне не хотелось больше никаких ферм, никаких ранчо, никакого скота и никакого кашля! И я продала и ферму, и все стадо Хинману, взяла детей и увезла их сюда, на запад, в темноту леса. Под эти ели. И глядя из-под них на ярко блестевшую воду, я видела, как радостно бегает по песчаному пляжу моя дочь. И она, та старая женщина, Индейская Фанни, тогда заходила ко мне порой, хотя и нечасто.

И я иногда ходила к ней, в ее хижину за Рек-Пойнт, и мы с ней подолгу беседовали. И я купила у нее эту корзиночку за два четвертака. Не для детей. Для себя. Я хранила в ней свои заколки для волос; она всегда стояла на полочке в маленьком чулане.

"Зачем только ты туда едешь? — спрашивали меня Ада Хинман и Генриетта Куп. — И что ты там будешь делать, на берегу океана? Ведь это же настоящий край света! Ни одной дороги!" — "Легкие Джонни мне важнее", — сказала я. "Но там ведь даже церкви нет! Самая ближайшая — в Астории!" Я не проронила ни слова.

Эти темные деревья, эта светлая вода и этот песок, который никто не может ни пахать, ни использовать как пастбище… Да, я жила здесь, на краю света.

И у нас с тобой одинаковые имена, так я сказала Индейской Фанни.

ЛИЛИ, 1918

Мертвый — это дыра. Мертвый — это квадратная черная дыра. Мама встала из-за стола, всхлипывая и приговаривая: "Ах, Брюв, Брюв!" Бабушка ничего не говорила. Я слушала, как мама плачет, огоньки так и мелькали у меня перед глазами — вверх-вниз, вверх-вниз. Бабушка сказала, что я могу пойти и поиграть, но она как-то неласково это сказала. К нам приходили очень много людей. И я играла с малышкой Ванитой, а Дики и Сэмми изображали ковбоев и индейцев и все время нарочно бегали под рододендронами, где мы себе сделали домик. Потом мне разрешили пойти обедать к Дороти, но ночевать у нее не разрешили, а велели вернуться домой. Я пошла спать, и сперва в комнате было темно, а потом она вдруг наполнилась чем-то белым и плотным, и это белое стало сдавливать меня так, словно хотело раздавить меня в лепешку, чтобы я совсем мало места в своей комнате занимала, и все вокруг заполнилось этим белым, и я совсем не могла дышать. И тут пришла мама, и я сказала ей, что это тот самый Газ.

А она сказала, нет, нет, дорогая, что ты! Но я-то знаю, что это был Газ. Дики Хэмблтон говорил, что у тех, кто попал под Газ на войне, изо рта шла желтая пена, как у лошади мистера Келли, когда она умирала, а сам Дики, рассказывая об этом, все держался за шею и кашлял, бух-бух, но только он ничего об этом Газе не знал. Не у него же дядя от Газа умер. Об этом в Астории в газете писали. Водопад имени героя американского экспедиционного корпуса Джона Чарлза Оузера. Черная квадратная дыра с зеленой травкой вокруг. Я теперь боюсь, что этот Газ опять придет ко мне в комнату. И каждую ночь, стоит мне лечь в постель, как все становится белым и начинает давить на меня, и я зову маму, и она приходит. Когда она со мной, все хорошо. Я бы хотела, чтобы кот Мышелов спал у меня, и мама бы позволила, да только бабушка говорит, что нельзя — из-за того, что у меня что-то с дыханием. Может быть, теперь бабушка умрет? У меня уже есть один умерший дядя. Я знаю, что такое мертвый. Он Умер За Свою Страну. Я ненавижу Дики Хэмблтона!

ДЖЕЙН, 1902

Я пишу свое имя на обжигающе горячем песке. Ветер унесет его прочь, море слизнет буквы с песка, и мне это приятно. Мне вообще нравится писать свое имя. Нравится подписывать свои школьные тетрадки и контрольные работы: Джейн Ш. Оузер, Джейн Шоу Оузер.

Сервин Оузер не был мне отцом, он был отцом Брюва.

А моего отца звали Джек Шоу, и я его хорошо помню: печка, раскаленная докрасна, и он стоит возле нее, высокий и очень худой, и на волосах у него снег, и он наклоняется ко мне, и от него пахнет коровами, сапожной кожей и дымом. А дыхание его всегда пахло снегом, и это было очень приятно. Мне очень нравится мое имя.

Я люблю писать его: ДЖЕЙН. Простушка Джейн, простушка Джейн, любила шведа, а с датчанином поженилась, простушка Джейн, простушка Джейн, проглотила окошко да стеклом подавилась. Ха! Я люблю что-нибудь напевать. Ну вот, теперь я подписалась под своим пляжем. Это мой пляж. Частная собственность — и "нарушителей ждет судебное преследование". Это "Пляж Джейн". Бегите отсюда в страхе, простые смертные! Не вздумайте преступить эту черту! Хотелось бы мне, чтобы Мэри была здесь со мной? Нет, не хочу. Это только мой пляж. Сегодня — только мой. И мой океан. Сегодня он принадлежит одной Джейн. Джейн одной, Джейн одной… Набегалась по песку — пора и домой! И по песку набегалась, и по камням. Босиком. Я никогда не выйду замуж! Мэри может выйти замуж. Мэри замуж невтерпеж. Мэри, эй, веселей! А я выйду замуж за датчанина. Да, я выйду замуж за человека из далекой-предалекой страны! Нет, я никогда не выйду замуж! Я буду жить в той хижине, которую мама купила. В НАШЕЙ СОБСТВЕННОСТИ на Бретон-Хэд. Я буду жить там одна, стану старой и начну пронзительно кричать по ночам, как чайки или как совы. Моя Собственность. Мой пляж. Мои холмы. Мое небо. Любовь моя! Что бы со мной ни случилось, я уже люблю свое будущее. И я бы очень хотела в будущем быть здесь. Я люблю свое имя, я люблю все любить. Следы моих ног на обжигающе горячем песке и на прохладном мокром песке словно пишут за мной какие-то слова, когда я бегу вдоль пляжа, бегу, исполненная любви, и пишу свое имя. Джейн, бегущая одна по пляжу, десять пальчиков и две босых ступни — от Бретон-Хэд до Рек-Пойнт; а потом прямо в море и сразу назад! Юбка намокла, с нее капает вода, но ты, волна, меня не поймаешь!

ФАННИ, 1906

Я выдвинула предложение изменить название поселка, как только стало известно, что у нас скоро будет свое почтовое отделение — над магазином. Уилл Хэмблтон хотел, чтобы и это место называлось Бретон-Хэд, потому что звучит хорошо и будет привлекать сюда летом отдыхающих из Портленда. Старый Фрэнк и Сэнди предпочитали название Рыбный Ручей. А я сказала, что это вообще не название; в Орегоне любой ручей — рыбный; а у этого места есть свое собственное название.

"Разве твой отец, Сэнди, не называл его Клэтсэндкрик? — спросила я. — А ведь он жил здесь практически с самого начала". Сэнди тут же головой закивал: это она, мол, верно говорит. Он сказал, что старый Алек даже, оказывается; на своей карте это название написал:

"Лэтсэнд" — так уж он расслышал. Но мне-то название Клэтсэнд та индейская женщина сказала. Так называлась ее родная деревня. И я повторила: "Рыбный Ручей" никак не годится для городка, в котором даже свое собственное почтовое отделение есть, да еще и новая большая гостиница строится! В общем, Уилл начал все сначала и без конца твердил, что нам нужно достойное и одновременно привлекательное название, чтобы сюда курортники ехали, они, мол, нам очень нужны. И я тогда сказала, что лучше всего новое почтовое отделение назвать Клэтсэнд, поскольку настоящие старожилы так наш городок всегда и называли. Тут уж и Фрэнк начал кивать головой, как китайский болванчик. Они все здесь воображают себя настоящими горными жителями, чуть ли не участниками экспедиции Льюиса и Кларка ‹Мериуэзер Льюис (1774–1809) — американский исследователь, руководитель экспедиции Льюиса — Кларка (1804–1806); Уильям Кларк (1770–1838) — американский военный деятель и исследователь.›.