Порошок идеологии (сборник)
Шрифт:
Они сошли вдвоем на просторной площади, а яркий автобус унесся вдаль.
– Поручик, – сказал князь. Он стоял, закинув голову, и выжидательно и просяще смотрел на Журбачева, – мы сейчас расстанемся – я пойду направо, вы налево. В последний раз выслушайте меня, поручик.
Поручик обернулся. Он ждал, опираясь на трость.
– Миша! – князь плотно ухватил его за мягкий обшлаг. – Миша, ты неправильно понял… Даю слово князя и дворянина, я был уверен, я и теперь уверен, что казню большевиков. Да, верно – я беру поручения у частных лиц. Но разве это не все равно? Я брал деньги, но за что? Я должен жить, не могу издохнуть, как пес. Вот и сегодня – разве не большевика, не проклятого советского агитатора я убью сейчас?
Поручик молчал. Князь продолжал возбужденно:
– Миша, подумай, ведь это же риск, даже я не пошел бы на это за деньги. Охотиться за человеком, идти одному, убивать его сзади… Тебе говорят – в такой-то час, в таком-то месте вы встретите такого-то. И больше ничего. Если я попадусь, меня будут судить, как убийцу. Разве можно это сделать за деньги? Разве можно поверить…
Он робко взглянул. И острое бешенство, бешенство жирного человека горячей струей вновь толкнуло его в сердце.
Поручик верил. Он стоял также, опершись на трость, устремив вниз свои большие карие зрачки. Но в этих зрачках князь не прочел ничего хорошего. В них были презренье, гадливость, страх, и только сочувствия себе не видел в них ротмистр.
– Хорошо, – сказал поручик, – я, князь, понимаю, не мне осуждать вас… Может быть, – он подыскивал слова, – может быть, вы правы в своем роде. Но, простите – почти двенадцать. Я должен идти…
Они стояли в самом центре площади, зыбкий свет высоких фонарей с четырех сторон теснил и разгонял мглу. Недалеко были деревья парка.
Неожиданно что-то странное, похожее на жуткое предчувствие, начало зарождаться в сознании князя. Он опустил руки и отступил назад.
– Вы идете в этот парк?
Поручик сделал утвердительный жест.
– Я вам не советую делать этого, господин поручик.
– Вы шутите, князь? – поручик тоже отступил, меряя князя взглядом. – Я иду туда на частное свидание. И я запрещаю вам мешаться в мои дела.
– А я, – крикнул ротмистр, – я запрещаю вам идти в этот парк.
Поручик пожал плечами и пошел к парку.
– Я запрещаю вам это потому, – сказал князь голосом глухим и медленным, – потому что вы противник политических убийств. А через пять минут, ровно через пять такое убийство произойдет в этом парке.
– Но, князь; этого не может быть, – поручик обернулся потрясенный, – в этом парке меня дожидается дама.
Он не видел, как переменился в лице князь Львов при последних словах. Теперь он уже сам схватил его за большую, горячую руку. И эта рука начала дрожать мелкой пугающей дрожью.
– Вас будет ждать дама? – мертвым голосом сказал ротмистр. – Дама в сером авто на третьей освещенной аллее? Вы подойдете к ней и сядете в авто? Так?
Теперь понял и поручик. Совсем другими, расширенными, осознавшими все глазами смотрели они друг на друга.
– Хорошо, – после долгого молчанья сказал ротмистр, – идите.
Но Журбачев не уходил. Он смотрел на ротмистра, и сопоставлял, и думал. Он был безоружен, кругом было пусто, ни одной живой души. Его сердце колотилось коротким, отчётливым стуком.
Ротмистр стоял неподвижно – короткая, упрямая фигура, в долгополом пальто, с руками, засунутыми в карманы. Из-под сломанного козырька кепки маленькие глаза внимательно следили за Журбачевым.
– Князь! – нерешительно произнес поручик. – Князь!
Князь молчал, стоя в той же позе.
– Хорошо, князь, я пойду, – сказал поручик, и его упавший голос неожиданно охрип, – я пойду и не обернусь ни разу. Но помните, моя смерть, именно моя, камнем ляжет на вашу душу. Вы знаете, кто я, каково мое прошлое, и скажу еще – мою любовницу зовут фон-Финк, она жена банкира Финка…
Он оборвал и пошел. Кулаки Львова сжались в карманах; он стоял напряженный, с толстым, багровым лицом, глядя вслед уходящему Журбачеву.
Вот правая рука шевельнулась, выползла с толстым, коротким маузером. Он поднял руку и вновь уронил ее.
И вдруг уходящий изменил свой размеренный шаг. Он не выдержал. Он странно пригнулся и побежал. На белых плитах, на черном фоне близких деревьев его элегантная фигура делала фантастические зигзаги.
Князь вскрикнул и, выбросив руку, зажмурившись от бешенства и напряжения, два раза нажал упругий, короткий спуск…
…А утром князь получил пухлый пакет.
«Господин фон-Финк, – прочел он, – благодарит вас за успешное окончание дела. Условленная сумма прилагается, за последствия можно быть спокойным. Господин фон-Финк полагает, что дальнейшее знакомство между им и вами не является необходимым».
Подписи не было.
Третья вероятность
Командир сторожевого авиаотряда повесил трубку. Подошел к столу, что-то записал на краю узкого листка. Резко повернулся к красноармейцу, сидевшему на табурете у окна.
– Товарищ Богданов, это смерть. Их бомбовоз вылетел пять минут тому назад. Будет здесь через двадцать. Самое скверное – им точно, известно расположение замаскированных складов. Полдюжины бомб, – и весь западный участок останется без снарядов. И это накануне генеральной контратаки. Ни одного зенитного орудия. Ни одного летчика. Можно ли было раскассировать всех. Вы уверены…
Человек с табурета кивнул головой.
– Я уверен. Двое возвратятся скоро, но не раньше, чем через 40 минут. Произошло недоразумение. Сидоров…
Закоптелая скрипучая дверь открылась. В комнату вошел летчик.
Летчик был одет в черную, истертую и обвисавшую кожу куртки и теплых штанов. На голове – кожаный шлем, облегающий затылок и переходящий в широкие уши, застегнутые под подбородком. На лбу – под коричневой кожей лица, под парой бледно-голубых усталых глаз поблескивали другие, безжизненные глаза – тусклые пилотские очки.