Порою блажь великая
Шрифт:
Вив вернулась с сахарницей, на ходу облизывая фаланги.
— Пальцем угодила. Сколько ложек — одну или две?
Джо Бен поднялся:
— Ладно, детишки, пошли. Свистать всех наверх!
— Три! — ни прежде, ни после никогда я не клал в кофе сахар.
— Три? Ты такой сластена? — Она размешала одну ложку. — Попробуй сначала. У меня очень крепкий сахар.
Хэнк потягивал свой кофе с закрытыми глазами, умиротворенный, ручной. Дети понурой стайкой отправились наверх. Генри зевал.
— Чес-слово… я насмерть подох.
В конце лестницы Писклявочка вдруг остановилась, медленно обернулась, многозначительно подбоченившись:
— Ну-ну, дядя Генри! Ты-то ведь знаешь, что! — и пошла дальше, оставив позади трепещущие флюиды некой страшной кары, ведомой лишь
Вив подхватила Джонни на руки и понесла его, холя детский затылочек своим пушистым дыханием.
Джо взял близнецов за пухлые ладошки и терпеливо — шажок-ступенька, шажок, ступенька-шажок — повел по лестнице.
Джен бережно прижала младенца к груди.
Меня же распирало так, что я грозил взорваться, как хлопушка, сердечками, цветами и печалью; любовью, красотой и ревностью.
— Нё-нё! — Младенец помахал ладошкой.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Спокойной ночи! — пропищал во мне тонкий голосок в надежде, что и меня подхватят ласковые руки и вознесут по лестнице. Печаль и ревность. Мне стыдно сознаваться в этом. Но когда на моих глазах последняя взлелеянная ноша скрылась в лестничном проеме, я невольно почувствовал заметный укол зависти. «Укол? — издевательски переспросила луна сквозь мутное оконное стекло. — Скорее уж удар кувалды».
«Да, но они ведь живут той жизнью, какой должен был жить я!»
«Это всего лишь маленькие дети. Не стыдно тебе?»
«Ворье! Они украли мой дом и мой кусок родительской заботы. Они резвятся на не топтанных мною лужайках и лазают по не облазанным мною яблоням!»
«Совсем недавно, — напомнила мне луна, — ты винил всех знакомых взрослых, теперь — детей…»
«Ворье! — я старался игнорировать эту ехидную луну. — Мелкие пузатые жулики: они растут на грядках моего потерянного детства!»
«А почему, — прошептала луна, — ты так уверен, что оно потеряно? Разве ты пробовал его отыскать?»
Подобная инсинуация вогнала меня в некоторый ступор.
«Давай же, — подбадривала она, — прояви инициативу. Покажи им, что ты по-прежнему хочешь любви. Дай им знать».
Итак, дети удалились, старик клевал носом, а я принялся осматривать комнату на предмет каких-нибудь знаков. Мое внимание привлекла возня собак под полом. Что ж, со сливками все получилось гладко, с лодкой еще глаже… почему бы не последовать тем же курсом? Я с натугой сглотнул, закрыл глаза и спросил, ходят ли они по-прежнему на охоту с собаками — ну, как раньше ходили?
— Бывает, — ответил Хэнк. — А ты к чему?
— Да я бы тоже не прочь как-нибудь выбраться. С вами… со всеми… если не возражаешь?
Слово было изречено. Хэнк неторопливо кивнул, осторожно перекатывая языком во рту горячий яблочный ком.
— Хорошо.
Последовала тишина, схожая с той, что сопровождала мое предложение переправить Генри на лодке — только дольше и гробовее была эта тишина. Ибо из всех моих детских антипатий охота была самой бескомпромиссной, до истерик и обструкций, — и снова я, смущенный этим молчанием, отреагировал на него неуклюжими оправданиями.
— Просто надо бы, наверное, — молвил я с вымученной солидностью, пожимая плечами и рассеянно разглядывая обложку «Нейшнл Джиографик», — узнать местность получше… кроме того, я уже читал все стоящие книженции, которые водятся в лавке Гриссома… да и видел этот «Лето и дым»…
— Дым? Где? — Генри восшатнулся над креслом, будто пожарная кляча на пенсии, заслышавшая сирену. Его трость резала воздух с брандспойтным свистом, ноздри раздувались, выискивая запах горелого. Вив мягко отлепилась от кресла Хэнка, подошла к Генри, взяла за руку и усадила обратно, увещевая.
— Это название фильма, Генри, — сказала она таким голосом, что усмирил бы и Везувий. — Просто название фильма.
— А я о чем говорил? А! — И он подхватил нить своего монолога так непринужденно, будто она ни разу и не обрывалась. — О старых временах. То бишь всякие старинные-былинные байки про то, как мы жиром полозья мазали, правили волами и прочая такая мура, да? Хм? Бравые ребята, сами с усами… десятигалонные шляпы, кнуты на плечах… ну, вы ведь видали такие картинки? До усрачки романтики и удали, верно? Такие парни классно смотрятся в журнале «Первопроходец»,
Он ковылял по комнате, прочищал глотку сердитым кашлем, порывисто смахивал пряди крахмальных волос, досаждавших глазам, и кривил рот в гримасе, в которой мешались гнев и самодовольство; практически ярость, пьяная ярость фанатика. Вот он развернулся и загромыхал назад:
— Вырвать с корнем! Единственное решение! Стволы завалить, ежевичник сжечь, кусты выкосить, траву отравить! Только так и только насмерть! Иначе и глазом моргнуть не успеете, как оно обратно все отрастет! Корчевать — так корчевать. Не одолеете с первого раунда — добейте в следующем. Йи-ХИ-И, как говаривал я Бену. Ху-хо-хо! То-то потеха! Вытряхните из ублюдков живую душу! И провалиться мне сквозь землю, если…
Хэнк вовремя подхватил его, удержав от падения. Джо поймал отлетевшую клюку. Вив бросилась к Генри с побледневшим лицом:
— Папа Генри, с тобой все в порядке?
— Думаю, он просто нарезался, лапочка, — без убежденности диагностировал Хэнк.
— Генри! Как ты?
Старческая физиономия медленно приподнялась, поворотилась к личику Вив. Пьяный рот не без труда сложился в усмешку.
— Все о'кей… — Он упер в нее испепеляющий зеленый глаз. — Никак вздумали улизнуть поохотиться на енотов — и без меня?