Портной из Панамы
Шрифт:
Они находились в отеле под названием «Парадизо», в номере на четвертом этаже, снятом на три часа. По ту сторону улицы мигала, гасла и вновь загоралась огромная неоновая реклама кока-колы, то затопляя комнату багрово-красным пламенем, то вновь погружая ее во тьму. Из коридора доносились шаги уходящих и приходящих парочек. Из-за стенки слышались стоны то ли разочарования, то ли восторга, а также все убыстряющийся стук, производимый двумя изголодавшимися по любви телами.
— Нет, этого он не говорил, — осторожно заметил Пендель. — Ну, во всяком случае, не столь многословно.
— Прошу тебя, не надо
Перед глазами Пенделя возник летний домик доктора Джонсона в Хэмпстед Хит, таким, каким он увидел его, придя с тетей Рут за азалиями.
— «Гарри, — говорит он мне, — этот парк в Париже, название вылетело из головы. Там стояла такая маленькая хижина с деревянной крышей. А вокруг — ни души, не считая телохранителей и уток». Президент очень любит природу. «И именно в этой хижине и делалась история. И однажды, если все пойдет по плану, на этой деревянной стене появится табличка, возвещающая всему миру, что именно здесь, в этом самом месте, были раз и навсегда определены будущее процветание, благополучие и независимость Панамы и ее граждан. Плюс еще дата».
— Теперь скажи, с кем он говорил? С японцами, лягушатниками, китайцами? Он ведь не просто так там сидел и не с цветочками беседовал.
— А вот об этом не сказал, Энди. Хоть и намекал.
— Как? А ну-ка, говори. — Оснард снова облизал кончик карандаша вместе с пальцем.
— «Ты уж извини меня, Гарри, но скажу откровенно: блеск и многогранность восточной мысли стали для меня настоящим откровением. Надо признать, что и французы в этом смысле не очень от них отстают».
— А что за восточные люди?
— Он не сказал.
— Японцы? Малайзийцы? Китайцы?
— Боюсь, Энди, ты пытаешься внушить мне мысли, которых не было высказано.
Ни звука, кроме шума движения за окном, тихого гудения и пощелкивания кондиционеров и доносящейся откуда-то издалека музыки. Над музыкой превалировала латинская речь. Карандаш Оснарда так и порхал над страницей блокнота.
— А Марко, значит, ты не понравился?
— Я никогда ему не нравился, Энди.
— Почему?
— А какому придворному понравится портной-иноземец, накоротке беседующий с их боссом, Энди? Они будут далеко не в восторге, если босс скажет: «Знаешь, Марко, мы с Пенделем не болтали целую вечность, а тут вдруг такая возможность. Так что будь другом, постой вот за этой дверью красного дерева. А когда понадобишься, я тебя кликну». Ну кому такое придется по вкусу, скажи на милость?
— А этот Марко, часом, не «голубой»?
— Чего не знаю, того не знаю, Энди. Я его не спрашивал. Да и не мое это дело.
— А ты пригласи его пообедать. Развлеки, сделай скидку на пошив костюма. Судя по всему, такого парня неплохо иметь на своей стороне. Теперь скажи, кто-нибудь из этих японцев высказывал антиамериканские настроения?
— Нет, Энди.
— Или же идею на тему того, что Япония — это будущая сверхдержава?
— Нет, Энди.
— Прирожденный лидер новообразующихся высокоразвитых государств? Тоже нет? А на тему вражды между Японией и Америкой? Что Панама должна выбирать между Дьяволом и Глубоким Синим Морем? Что на нее постоянно оказывается давление и она чувствует себя подобно ломтю ветчины
— Да нет, в этом плане ничего такого из ряда вон выходящего, Энди. Правда, был один момент, одно высказывание, только что вспомнил.
Оснард оживился.
— «Гарри, — сказал он мне, — единственное, о чем я постоянно молюсь, так только о том, чтоб мне никогда, никогда, никогда не пришлось сидеть рядом с японцами по одну сторону стола переговоров и с янки — по другую. Потому как на поддержание между ними мира ушли лучшие годы моей жизни, сам видишь, как я поседел от всего этого, сам видишь, на что похожи бедные мои волосы». Хотя, если честно, лично я вовсе не уверен, что это его настоящие волосы.
— Так, значит, он был разговорчив?
— Ой, Энди, не то слово, его просто несло. Стоило ему зайти за ширму — и никакого удержу. В тот момент все государственные дела да и сама Панама были ему просто до лампочки.
— Ну а о том, где он пропадал несколько часов в Токио?
Пендель уже качал головой. С самым мрачным видом.
— Извини, Энди. Но тут мы опускаем занавес, — сказал он и с самым стоическим видом отвернулся к окну.
Карандаш Оснарда замер на полпути к блокноту. Вывеска кока-колы вспыхнула, мигнула и погасла.
— Черт, что это с тобой, в чем дело?
— Прости, но он мой третий президент, Энди, — ответил Пендель, по-прежнему глядя в окно.
— И что с того?
— Да то, что я просто не могу этого сделать. Не могу. и все тут.
— Сделать что, черт побери?
— Просто потом совесть замучит, вот что. Я не стукач.
— Да ты что, окончательно выжил из ума? Это же твоя золотая жила, парень! И речь идет о больших, очень больших премиальных. Давай выкладывай, что президент говорил о тех нескольких часах в Японии, пока примерял свои долбаные бриджи!
Пенделю понадобились душераздирающие усилия, чтоб одолеть муки совести. Но он все же справился. Весь обмяк, плечи его ссутулились. И он снова смотрел на Оснарда.
— «Гарри, — сказал он мне, — если кто из твоих клиентов вдруг начнет интересоваться моим расписанием в Японии, будь добр, скажи этому человеку, что пока моя жена осматривала вместе с императрицей фабрику по производству шелка, у меня состоялось первое знакомство с обратной стороной монеты под названием Япония». Вообще-то он выразился не совсем так, Энди, я смягчаю. «Потому что только таким образом, Гарри, мой друг, — сказал он дальше, — я могу поднять свои акции в определенных кругах здесь, в Панаме. Не хочу и не смею вдаваться в подробности, ибо того требуют как обстоятельства тех встреч, так и особая секретность тех переговоров, что я проводил. Исключительно в интересах Панамы, что бы там кто ни подумал».
— Черт! И что же все это означает?
— Он намекал на некие угрозы в его собственный адрес, которые были подавлены в зародыше и о которых он не хотел бы распространяться, чтоб не тревожить народ.
— Так это были его собственные слова, да, Гарри, старина? Сильно смахивает на гребаный «Гардиан» после дождичка в четверг.
Пендель был сама безмятежность.
— Никаких слов не было, Энди. Ничего подобного. Слова тут не нужны.
— Объясни, — продолжая строчить в блокноте, попросил Оснард.