Портрет игумении

Соловьев Всеволод Сергеевич

Дйствительно, нашъ дилижансъ катился теперь съ трескомъ и грохотомъ; деревья такъ и мелькали изъ окошекъ.

— Вы мн не врите? — упрекнула меня монахиня, такъ какъ я не удержался отъ смха.

— Нтъ, я врю, что все это было, но думаю, что вы ошиблись, видя какую-то сверхъестественную силу тамъ, гд только я вижу самыя естественныя вещи: бдныя лошади съ трудомъ втаскиваютъ тяжелую карету на гору и тмъ замедляютъ свой ходъ; потомъ на вершин горы, утомленныя, он совсмъ останавливаются, а отдохнувши, продолжаютъ путь съ новыми силами. Эта естественная потребность отдохнуть не иметъ никакого отношенія къ памятнику.

Старый помщикъ покачалъ головою.

— Какъ бы тамъ ни было, —

сказалъ онъ, — а исторія непріятная, и это мсто, во всякомъ случа, точно нарочно создано для убійства! Монашенка перекрестилась. Въ дилижанс воцарилось молчаніе. У сосда моего пропала всякая охота болтать. Мы прислонились къ подушкамъ и старались заснуть, что мн впрочемъ не удавалось, и я былъ очень радъ, когда мы наконецъ пріхали на станцію, гд меня дожидались высланныя за мной лошади.

Было уже за полночь, когда я добрался до дома, или врне до замка моего дяди, такъ какъ это былъ настоящій старинный замокъ, построенный чуть ли еще не въ XV вк. Утомленный дорогой и продрогшій, я съ наслажденіемъ послдовалъ за вышедшимъ меня встртить дядей въ теплую комнату. Посл ужина мой старикъ не сталъ меня удерживать и, вмст съ старымъ своимъ камердинеромъ Казимиромъ, проводилъ въ отведенное мн помщеніе.

— Ты долженъ радоваться, милый мой, что не пріхалъ днемъ раньше, — сказалъ онъ, — когда мы проходили длинными корридорами. Вчера въ комнат, которую я назначилъ для тебя, неожиданно провалилась печь, это бы не совсмъ пріятно потревожило твой сонъ. Поэтому мы теперь приготовили теб ночлегъ въ старой башн, тамъ ты будешь въ безопасности.

— Какъ въ лон Авраама, — докончилъ я, думая только о томъ, какъ бы скоре улечься.

Пройдя еще длинный корридоръ и взобравшись по старой трещавшей лстниц на башню, мы наконецъ очутились въ просторной круглой зал. Черезъ нсколько минутъ я былъ одинъ и осмотрлся. Я замтилъ старинный, весело горящій каминъ, нсколько массивныхъ кожаныхъ креселъ изъ рзного чернаго дуба и свжую, только что приготовленную постель. Я поспшно раздлся, улегся и нсколько минутъ лежалъ съ открытыми глазами. Вдругъ я замтилъ, что моя кровать не была плотно придвинута къ стн. Я поднялъ голову и увидлъ надъ собою большую картину въ тяжелой черной рам. Сначала, при мерцающемъ свт камина, я не могъ ничего хорошенько разглядть, но наконецъ увидлъ, что это старый портретъ и, судя по одежд и четкамъ въ желтыхъ рукахъ, что это портретъ католической монахини или даже игуменіи. Вроятно, игуменіи, такъ какъ изъ благо сборчатаго воротника выглядывалъ большой крестъ. Черные блестящіе глаза смотрли на меня съ благо мертвеннаго лица и казалось все боле оживлялись.

Воображеніе мое мало-по-малу уносило меня въ то далекое прошлое, когда эта блдная женщина жила между живыми. Я начиналъ дремать подъ эти грезы. Вдругъ я встрепенулся — отчего — не знаю. Въ испуг я невольно взглянулъ на портретъ и — что же? Монахиня мн кивнула головою!..

— Обманъ воображенія! — крикнулъ докторъ.

— Выслушайте до конца, — сказалъ полковникъ серьезно. — Монахиня мн кивнула! Ледяная дрожь пробжала по моему тлу; я хотлъ вскочить и выбжать, но члены мои были неподвижны и какая-то невидимая сила пригвоздила меня къ кровати, а глаза мои къ портрету. Все было тихо въ замк, даже втеръ пересталъ шумть, только я не спалъ и не спала эта ужасная женщина… Она боле не кивала, но злобно улыбалась. Не спрашивайте меня, какъ это было возможно! Довольно того, что видлъ, какъ блдныя руки разжались, тонкія губы открылись и я услышалъ тихій, но внятный голосъ.

Полковникъ замолчалъ и провелъ рукою но лбу. Потомъ продолжалъ: „я услышалъ цлую грустную исторію разбитаго сердца. Ужасная женщина разсказывала мн изъ своей черной рамы о томъ, какъ отняли у нея любимаго жениха,

чтобы женить его на младшей, боле красивой, сестр, а ее самое заперли въ монастырь, гд только смерть избавила ее отъ горя“.

Я лежалъ съ открытыми глазами, не въ силахъ пошевелить пальцемъ.

„Я умерла, пронзительно шептала монахиня, но моя душа не можетъ успокоиться, пока я не найду и не обниму своего жениха“.

Дрожь меня схватила. Я слышалъ шелестъ чернаго платья, стукъ пятокъ, я чувствовалъ холодную струю воздуха на моей щек. Я видлъ какъ вся фигура высвободилась изъ рамы — крикъ замеръ на моихъ губахъ.

Да, у меня не оставалось сомннія! дйствительно монахиня приближалась ко мн,- она хотла тащить меня въ свою могилу. Она уже стояла около моей кровати съ протянутой ко мн рукою, губы ея были раскрыты. Вдругъ огонь въ камин погасъ, полная темнота окружила меня. Я собралъ вс силы, чтобы подняться, но что-то тяжелое лежало на мн и душило меня. Я страшно боролся съ этой женщиной; холодный потъ выступилъ на моемъ лбу… Но все напрасно, — въ страстной злоб охватила, она мою шею, мое тло… Еще разъ я приподнялся и старался отбросить ужасное привидніе, но вдругъ почувствовалъ ея дыханіе, поцлуй ея холодныхъ губъ на моемъ лбу.

Я вскрикнулъ и потомъ уже ничего не помню…

Когда я открылъ глаза — было свтло. Около меня, на кожаномъ кресл сидлъ дядя и съ озабоченнымъ лицомъ прикладывалъ компрессъ къ моему страшно болящему лбу.

— Ну, милый, ты это что такое продлываешь?

Я хотлъ подняться, но не могъ, я былъ какъ разбитый и едва нашелъ силу поднять голову къ портрету — но онъ исчезъ.

Дядя замтилъ движеніе.

— Да, признаюсь, не ожидалъ я этого отъ старой игуменіи: — сказалъ онъ.

— Игуменія?.. гд она.

— А вотъ въ углу! Богъ знаетъ какимъ образомъ гвоздь выпалъ… Но вдь она могла тебя убить — вытерпть цлую ночь на себ такую тяжесть — не шутка!

— Такъ это правда? — вскрикнулъ я съ ужасомъ.

— Да, да, рама портрета теб сильно поранила голову… По счастью мой старый Казимиръ рано утромъ вошелъ въ комнату и увидлъ все это. Ты лежалъ, хрипя подъ портретомъ, и кровь струилась изъ твоего лба.

— Значитъ, все это былъ только ужасный сонъ? — вскричалъ я съ радостью и разсказалъ дяд мое ночное приключеніе.

Сперва старикъ началъ было смяться, но по окончаніи моего разсказа поблднлъ и тихо сказалъ:

— Знаешь, что, я велю сжечь этотъ проклятый портретъ!

Такъ и сдлали…

Полковникъ замолчалъ, мы также не знали, что сказать, и тоже молчали. Наконецъ докторъ встрепенулся.

— Могу я вамъ высказать свое мнніе, любезный другъ?

— Отчего же нтъ?

— Съ вами былъ просто кошмаръ въ ту ночь.

— Можетъ быть, я не отрицаю.

— Да, невозможно и отрицать, съ какой-то яростью воскликнулъ докторъ. Все это очень легко объяснить. Вы были утомлены путешествіемъ, ваше воображеніе было возбуждено посл происшествія у памятника, кром того поздній и сытный ужинъ — все это отличная подготовка для кошмара!

— А портретъ? — задумчиво спросилъ полковникъ.

— Портретъ? — сказалъ я — конечно портретъ тутъ главный виновникъ. Онъ упалъ на васъ и привелъ васъ въ оцпененіе, во время котораго вы все разсказанное не пережили въ дйствительности, а видли въ бреду.

— Гм! И это предположеніе можетъ быть врнымъ, — отвчалъ полковникъ. — Ну, а ты что на это скажешь? — обратился онъ къ своему племяннику, который во время разсказа не разъ насмшливо улыбнулся.

— Я очень жалю, что мой двоюродный ддъ приговорилъ къ сожженію монахиню за ея позднюю любовь. Это autodaf'e было плохой наградой терпнію, съ которымъ въ продолженіи нсколькихъ столтій ждала она своего жениха. Ну можно ли было на нее сердиться…