Портрет лейтенанта
Шрифт:
– Наверное, они служили вместе до войны или на фронте…
– Ну и что? Надо бледнеть по этому поводу?
– скептически заметил Семушкин.
– Вот ты увидишь мою фотографию лет через двадцать, будешь в обморок падать от счастья?
Офицеры засмеялись. Не успели они успокоиться и высказать новые догадки по поводу очень любопытного происшествия, как вдруг распахнулась дверь и, к всеобщему удивлению, вошел полковник Теремов.
Вошел стремительно. Опять бледный и взволнованный. Волнение отражалось во всем - и в беспокойных, быстро бегающих глазах, и в порывистых жестах, и даже в неровном торопливом
Теремов сразу же направился к кровати Колоскова, но, не обнаружив портрета, окинул присутствующих тревожным взглядом. Увидев портрет на столе, он шагнул к столу, взял в руки фотографию и буквально впился в нее глазами.
– Не может быть, - прошептал полковник и тут же почти крикнул: - Не может быть!
Офицеры, не понимая, что он имеет в виду, молчали. Теремов нашел глазами Колоскова:
– В сорок первом не было погон. Значит, он жив?
– Отец всегда говорил о нем как о погибшем, - как-то виновато ответил Колосков.
– Но откуда погоны? Их ввели в сорок третьем, - сказал Теремов.
– Он погиб в сорок третьем, - стал объяснять Колосков.
– Бой, о котором говорил отец, произошел под Смоленском, когда фашистов гнали на запад.
Полковник нетерпеливо перебил:
– Невероятно! Как он мог погибнуть в сорок третьем, если в сорок первом… - Теремов не договорил и вновь воскликнул: - Невероятно! Он жив, воюет, а мне ничего не известно…
– Простите, товарищ полковник, может быть, он просто похож на того, о ком вы думаете?
– спросил Колосков.
– Похож?
– переспросил Теремов.
– Да я его из тысячи одинаковых узнаю. Это он. И взгляд. И родинка вот маленькая на щеке. Сомнений быть не может - это Саша!
– А кто он?
– осторожно спросил Семушкин.
– Кто? Разве я вам не сказал? Это мой сын Александр… Лейтенант Александр Теремов.
Полковник, уже несколько овладевший собой, обратился к Колоскову:
– Прошу вас, пойдемте ко мне и расскажите, пожалуйста, все, что вы знаете о Саше.
Колосков последовал за командиром.
Полковник слушал очень внимательно. Когда Колосков умолк, Теремов долго сидел, ни о чем не спрашивая, не произнося ни слова. Мыслями он был очень далеко. Лейтенант понимал это, старался не мешать. А в памяти полковника всплывали самые дорогие дни, связанные с сыном, неторопливо проплывали картины его собственной молодости.
Счастье
Николай Петрович Теремов начинал службу в двадцатых годах. Отец погиб на германском фронте. Мать ходила по деревням, работала и просила милостыню - надо было кормить детей. На дороге ее и свалил тиф. Остались двое. Брат Сергей беспризорничал, а потом работал в Вязьме стрелочником. Николай коротал детство в сиротском приюте. Вырос в худого, жилистого, не по годам серьезного парня. После детдома поступил учиться на рабфак - там давали койку в общежитии и питание. В 1922 году пришло время служить в Красной Армии. Вот здесь только и началась у него настоящая жизнь: чистая, сытая, интересная, радостная.
Стала ему армия и отцом, и матерью, и семьей. Прирос Николай сердцем к колючей, ласковой, теплой шинели навсегда. Решил стать командиром. Ничего не видел выше и прекраснее этого звания. Его наставниками были отчаянные
Службу Николай любил до самозабвения. Казалось, этой любви достаточно, чтобы сделать его счастливым на всю жизнь. Но судьба, суровая к нему в детстве, будто решила вознаградить за былые страдания, послав ему еще одну любовь.
Звали ее Лида. Она училась вместе с Николаем на рабфаке. Стройная и ладная, Лида первой в рабфаковском общежитии надела спортивную форму и вышла играть в волейбол. В те годы такое было в диковинку.
– Ишь, оголилась!
– язвили жилички общежития, выглядывая из окон. А через неделю одна за другой сами запрыгали по двору в трусах и полосатых майках.
«Смелая и передовая», - заключил комсорг группы Теремов. То, что у Лиды красивая фигура и удивительные серые глаза, Николай тоже заметил.
Окончив рабфак, Лида поступила в медицинский техникум. Николай в это время уже учился в пехотной школе. Жили в одном городе, а письма писали почти ежедневно. Не хватало коротких часов, получаемых Николаем по увольнительной, не успевали высказать все друг другу.
Лида тоже полюбила Николая еще на рабфаке, и, когда он приходил к ней в техникум начищенный, надушенный, блестящий, ну просто неотразимый в своей военной красе, она загоралась от счастья.
Окончив училище, Николай увез Лиду на край света - в Забайкалье. Жили на железнодорожном разъезде, к тому же еще в землянке. Вокруг каменистая щебенка да ветер. А в молодой семье как поселились с первого дня любовь, радость и душевная теплота, так светили и грели постоянно. В первую весну появился у молодой четы на свет Саша. Лейтенант украсил землянку багульником - другие цветы здесь не росли. Сынишку заворачивали в новые отцовские портянки: с мануфактурой в те годы трудновато было. Счастливый отец, тютюшкая мальчика, шутил: «Строевой парень будет, с первых дней портянки надел!» Когда пеленки сушились, мальчика заворачивали в газету. Самая доступная на разъезде газета, которую регулярно привозили железнодорожники, была «Гудок». Однажды это слово отпечаталось на тельце малыша, и Лида и Николай покатывались от смеха, целовали сына в розовые ягодицы и приговаривали: «Гудочек ты наш миленький, давай гуди на все Забайкалье на здоровье».
Служба у Николая Петровича шла хорошо, его поощряли и повышали. После Забайкалья перевели в Среднюю Азию. Тоже места тяжелые: жара, песчаные бури, безводье. Задует, бывало, «афганец» так, что в комнате дышать нечем, накинет Лида байковое одеяло себе и сыну на голову и сидит, часами сказки ему рассказывает. Придет муж с работы, а она вокруг него так и запорхает, так и защебечет - веселая, красивая, родная. А Шурик напяливает отцовскую фуражку, ремни по полу волочит.
– Что, сынок, примеряешь?
– спрашивает отец.
– Давай, давай, затягивай потуже - привыкай, это твое будущее.