Портрет мертвой натурщицы
Шрифт:
— Черно-белая копия — провереннейший способ, — успокаивающе сказал Агапин.
А огромный ксерокс «выплевывал» страницу за страницей, и в воздухе явственно запахло озоном. Агапин брал в руки еще теплый лист, просматривал, качал головой и передавал Маше. Та вглядывалась в ставшие черно-белыми миниатюры.
И вдруг замерла:
— Посмотрите, Аристарх Викторович, вот тут — рисунок исправлен.
Агапин бросил взгляд на страницу, но не выразил никакого удивления:
— Исправлен, — кивнул он. — Но это работа самого монаха-каллиграфиста XVI века. Они часто меняли свои
Маша вздохнула: все бесполезно. Очередной тупик.
Машина прошелестела и выдала следующий лист. Агапин спокойно поднес его к глазам и, в свою очередь, замер со страницей в руках.
— Вот, — он передал Маше лист, обведя пальцем миниатюру. — Видите? Она явно более поздняя и наслаивается на другую. Ну-ка…
Куратор достал книгу из ксерокса, и они вдвоем склонились над страницей.
Агапин удовлетворенно крякнул:
— Приглядитесь. Видите — ксерокс тут и не нужен. Данная миниатюра — копия картины. Сейчас. Пройдемте.
Они вернулись в его кабинет, он вынул из костяного стаканчика на столе крупную старую лупу и навис над книгой. Прошла минута. Маша безропотно ждала. Агапин, наконец, поднял на нее глаза.
— Похоже на малых голландцев. XVII век. — Он усмехнулся, явно довольный собой, и отложил лупу в сторону. — Это никак не могло оказаться в книге XVI…
— Вы позволите? — Маша сама взяла в руки лупу.
На миниатюре, заключенной в круг, миловидная служанка в яркой красной юбке и белоснежной сорочке, подняв руки в просторных рукавах, развешивала во дворе хозяйское белье. На веревке была аккуратно натянута простыню с золотистой монограммой в углу. Сквозь простынь било утреннее, и Маше почему-то вдруг стало совершенно ясно — осеннее солнце. Хозяева дома скорее всего спали, а прислуга поднялась с петухами. У ног девушки прямо на полу, вымощенном черно-белой плиткой, стояла ивовая корзина со сложенным мокрым бельем. Сбоку виднелся кусок коричневой кирпичной кладки дома — типично голландского. Рядом — куст, похожий на боярышник. И дверь, ведущая с заднего двора на канал, откуда явно и пришла служанка, прополоскав белье.
И эта самая дверь была приоткрыта. Маша еще ниже склонилась с лупой над миниатюрой. В щель заглядывал человек, одетый в красно-черный костюм шута. Ромбы на скоморошьем наряде перекликались с квадратной плиткой во дворе, выложенной в шахматном порядке. Шут же будто вынюхивал что-то на заднем дворе буржуазного дома. Глядя прямо перед собой, он прикладывал палец к губам, будто призывал хранить молчание. Служанка стояла к нему спиной, но его видел зритель, и именно к нему обращался этот странный, вовсе не принадлежащий ни этому дому, ни этому пейзажу персонаж.
Маша с трудом оторвалась от миниатюры — она будто затягивала в свою глубину: фотографическая верность детали, свойственная голландцам, и такой живой, мягкий утренний свет, и фигура загадочного шута, непонятно откуда взявшегося на рассвете близ канала…
Она встряхнула головой:
— Большое спасибо, Аристарх Викторович. Если позволите, я покажу книгу вашему замдиректора.
— Не только позволю, но и настаиваю. Но не книгу, а увеличенную копию. — Агапин был хмур (кому понравится
Комаровский ждал ее — видно, Агапин уже позвонил и предупредил о происшествии. Он был бледен и серьезен, приветственно кивнул Маше:
— Здравствуйте, здравствуйте, Мария, проходите! Присаживайтесь!
А она, заходя, смущенно поежилась: от меня, подумалось ей, исходят только плохие новости.
Комаровский взял большой лист с увеличенной копией миниатюры. Нахмурив брови, он некоторое время смотрел на картину, постукивая пальцами по столешнице. Потом улыбнулся Маше — одними губами.
— Ясно, — он отложил копию в сторону и откинулся на кресле, повернув бледное лицо к окну. «Он плохо выглядит, — подумала Маша виновато. — Но много лучше, — поправилась она, — чем девушки Копииста».
— Вам знакома эта картина? — спросила она.
Комаровский кивнул:
— Знакома. Это Питер де Хох. «Служанка и фигляр». Если мне не изменяет память — 1662 год. Секунду…
Комаровский поднялся и безошибочным жестом достал нужный том из кабинетной библиотеки, почти сплошь состоящей из альбомов по искусству. Открыл его на репродукции картины. Маша вздрогнула — сходство с миниатюрой оказалось поразительное.
— Де Хох, — дал ей краткий экскурс Комаровский, — современник Вермеера, из ранних голландцев. Мастер жанровой живописи…
Маша нетерпеливо встала: времени на искусствоведческие беседы уже не оставалось.
— Я хотела бы взглянуть на оригинал. Если можно, прямо сейчас.
Комаровский взглянул на нее исподлобья:
— Нет. Нельзя. «Служанка и Фигляр» находится не в Пушкинке…
Маша деловито кивнула:
— Эрмитаж?
Комаровский мрачно усмехнулся:
— Картина хранится в музее художника в Голландии. Город Харлем.
Она медленно опустилась на стул.
— Понятно, — сказала она, чтобы хоть что-то сказать. И несколько секунд тупо смотрела на альбом с репродукцией. — Можно я заберу альбом с собой? На время?
Комаровский снова смотрел не на нее, а в окно. Вид у него был явно подавленный:
— Конечно-конечно.
Маша вздохнула:
— И еще. Мне кажется… Необходимо послать запрос в музей Харлема на срочную экспертизу картины.
— Конечно-конечно, — повторил замдиректора, весь в своих мыслях. У Маши в сумке завибрировал мобильный.
— Извините, — она полезла в нутро сумки и, как ни странно, почти сразу нащупала телефон.
— Да, — ответила она, не взглянув на экран.
— Привет, — раздался истерично-веселый голос Андрея. — А у нас тут еще один труп.
Маша сжала трубку:
— Света?
— Пока не знаю.
— Где?
— На заброшенном песчаном карьере. В Люберцах.
— Энгр? — сглотнула Маша подкатившую горькую слюну.
— А как же! Все чин-чинарем. Пришпилен, как положено. Давай — ноги в руки и дуй сюда.