Портрет неизвестной. Часть1
Шрифт:
– А Мирон с Николаем снимают квартиру недалеко от сюда, и часто гостят у меня в мастерской.
У Лизы просто голова взрывалась от обилия событий и информации. До этого момента, надежда на то, что она все-таки вернется домой, была. Но с каждой минутой надежда таяла и все больше казалось, что это ей не удалось. Или все-таки удалось? И теперь они все вчетвером в будущем, в ее времени? Она тихонько подошла к калитке и осторожно выглянула – никаких атрибутов XXI века не наблюдалось: ни светофоров, ни электрических фонарей, ни автомобилей… Захотелось выть или побиться головой о стену. Непрошенные слезы снова сорвались с ресниц тяжелыми каплями.
– Елизавета Михайловна, успокойтесь, – сказал, заметив это, Иван, – сейчас ночь, и вы уже ничего на сможете изменить.
– Ну, что ж, пойдемте, только я хочу посмотреть на набережную со стороны главного входа, вдруг, там все еще открыт выход для меня? – тихо не то попросила, не то простонала Лизавета.
– Если вам так угодно, извольте. – устало согласился Иван.
Но не сделали они и двух шагов, как дверь, ведущая к профессорским квартирам, распахнулась и на пороге появилась фигура в длинном толстом халате с керосиновой лампой, в руке. Света лампы хватило чтобы понять, что перед ними немолодой господин в пенсне и с холеной, подстриженной бородкой. Его осанка и посадка головы, говорили о том, что перед ними очень значительная персона.
– Так, так…. Отшень интересно! Кто это у нас тут? Ну же господа, умейте отвечать за свой проступки! Я так и зналь, это опять вы месье Ордынски, а также, господа Ксенакис и Соловьеф. Отшень интересно. И что же вы тут делаете в столь поздний час, позвольте вас спросить? И что это есть за четвертая, незнакомый мне персон с вами.
– Добрый вечер, профессор, просим нас извинить, мы совершенно не хотели вас разбудить, мы уже уходим. – ответил за всех Иван, становясь так чтобы заслонить Лизу.
– А это мой кузен, младший сын сестры моей матушки, ну вы знаете графини Бельской, он в будущем году оканчивает курс гимназии и тоже мечтает поступить в Академию. Я обещал ему показать – как тут и что.
– Так, так… А разрешение есть у вас на этот ваш кузен?
– Нет, профессор, но я завтра обязательно возьму разрешение в деканате. – при этом Иван схватил Лизу за руку и больно ее стиснул, призывая ее таким образом молчать.
– Ну что же, как говориться – добро пожалюйста! Завтра ко мне с объяснениями, жду все трое! – сказал профессор, подобрал полы своего длинного халата и величественно удалился.
– Ну что мадемуазель Лиза, вам нужны еще какие-то доказательства? – спросил Иван.
– Да нет, в принципе, мне уже все понятно, что ничего не понятно. – хмуро ответила Лиза. – Из-за меня теперь у вас могут быть неприятности?
– Хуже было бы если бы обнаружилось, что мы в компании с барышней. А так все не так уж и плохо. Завтра утром придется выслушать очередные нравоучения от профессора и все.
– Давайте уже уйдем от сюда в более спокойное место, – предложил Мирон – а то сейчас еще и профессор Шлезингер подойдет.
И молодые люди спешно двинулись вперед и вышли во внутренний круглый двор, Лиза помнила, что не так давно в центре двора поставили памятник графу Шувалову и разбили цветники, а сейчас весь двор был заставлен штабелями дров. Между ними были протоптаны дорожки, по одной из них Иван уверенно вел притихшую и озирающуюся кругом Лизу.
Все было узнаваемо, фасады круглого двора, окна, двери, но все равно Лизе чего-то не хватало. Может быть, ни одно окошко не светилось ярким электрическим светом? А чего-то было наоборот в избытке. В Лизино время не топили печи дровами, и не требовалось хранить их в таком количестве. А раз есть дрова, значит печи должны топиться. Лиза подняла глаза и увидела, что из труб на крыше поднимаются в воздух столбы дыма, подтверждая, что печи топятся. Никакого центрального водяного отопления.
– Эх, – прошептала про себя Лиза, – это точно не мое время.
Наконец они миновали круглый двор и вошли в следующую подворотню, там Иван открыл неприметную дверь, ведущую на лестницу, по которой они поднялись на третий этаж. Дальше по такому знакомому коридору, до двери, за которой как помнил Лиза были маленькие мастерские на одного человека. В Лизино время в этих мастерских обитали студенты-дипломники. Эти «норки» так и называли – дипломные мастерские. И вот к одной из таких «норок» они и подошли.
Глава 4.
Лиза вспомнила, что один из ее приятелей, будучи дипломником, как раз занимал подобную мастерскую, и она частенько у него бывала. Даже помогала ему. Он поручил ей вычерчивать генеральный план на большом планшете. Она и еще пара «помоганцев» засиживались с ним до ночи, перекидываясь между собой шутками, да слушая старенький радиоприемник, настроенный на одну волну, передающую исключительно тяжелый рок. Дипломник утверждал, что именно тяжелый рок настраивает «ментальную атмосферу» в мастерской. Из памяти выплыла четкая картинка. Все пространство небольшой комнаты занимали громоздкие рабочие столы, на которых стояли планшеты с дипломным проектом, несколько облезлых табуреток, ворох эскизов и калек, развешанных по стенам. На гвоздиках же болтались: стирательная резинка на веревочке, чтобы одевать на шею, огромные угольники под 60° и под 45° и кусок мыла, тоже на веревке, чтобы оно хорошо сохло, а не раскисало. В уголке притулился, на отдельной табуретке, электрический чайник, пара чашек из которых свешивались замызганные нитки засохших чайных пакетиков. Поскольку этот приятель в мастерской жил целый год, у стенки за столами пряталась собранная раскладушка. Он частенько ночевал тут же, около своего проекта. А под конец и вовсе перебирался в мастерскую жить, и творческий интерьер мастерской дополнился веревочкой, на которой сушились выстиранные носки. Что и говорить – веселое было время. Лиза внутренне горько улыбнулась. И ничего не увидела!
Электрического освещения же в середине 19 века нет! Нет этих уродливых, но таких привычных, гудящих и моргающих ламп дневного света. Прежде чем Лиза смогла все это осознать, Иван зажег керосиновую лампу, и поставил ее на маленький столик в центре комнаты. Света ее хватало на то, чтобы осветить только сам столик, ну и сидящих вокруг – чуть-чуть. Чтобы добавить освещенности Иван зажег свечи, заправленные в бронзовые подсвечники в виде идущих женских фигур, стоящие на специальных консолях.
Теперь Лиза могла все рассмотреть. Что и говорить, мастерская Ивана выглядела совершенно иначе, чем у того дипломника. Она быстро окинула взглядом комнату. Здесь был сделан второй этаж. Помещение было достаточно высоким, чтобы получилось две полноценные комнаты, и теперь деревянное перекрытие с массивными деревянными же баками делило его на два уровня. На верх вела узенькая деревянная лестница, с изящными резными перильцами. Внизу у стенки стоял небольшой диван, у окна располагался письменный стол, заваленный книгами и бумагами. Живописный беспорядок на столе дополнял небольшой мраморный бюст и кувшин с широким горлышком, из которого торчали всевозможные кисти и карандаши. В дальнем углу угадывался мольберт с холстом, прикрытым рогожкой. На полу лежал толстый пушистый ковер. Лиза усмехнулась, вспоминая пол в своей мастерской – черный, никогда не мывшийся самый дешевый деревянный паркет елочкой, вусмерть уделанный многими поколениями художников. Какие ковры!
Комната, к тому же, была уютна – она выглядела именно жилой, а не рабочей. Несмотря на некоторый бардак на столе, прочих следов творческого «безумия», которые сопровождают каждого молодого гения, не наблюдалось. Наоборот, милый круглый столик с белой кружевной скатертью, намекал на то, что хозяин комнаты не чужд простых человеческих радостей. Как, например, посидеть с друзьями за приятной беседой со стаканом чая, или не только чая…
В комнате к тому же было достаточно прохладно, поэтому после того, как зажег свечи, Иван направился к большой печи облицованной белой плиткой, занимавшей большую часть противоположной дивану стены. Он открыл внизу железную дверцу, пошурудил в печке кочережкой, стоявшей тут же. Затем стянул со стола какой-то лист, бегло глянул на него, скомкал и поджег о пламя свечи. Сунув горящую бумагу в печку, некоторое время, присев на корточки, наблюдал за разгоравшимся огнем, а затем закрыл дверцу и выпрямился.