Портрет себе на память
Шрифт:
После четырёх часов, когда кончается пекло, иду на поиски интернета, обязательно надо связаться с работодателями. На Малой Арнаутской недалеко от нашего дома кафе, где на стекле написано «WiFi», но уже второй день никто не может мне ничего прояснить.
– Да, – говорит официант, – вай-фай есть, а интернета нету, может, в следующем году сделают. Вы покушайте наши пирожные – таких больше нигде в Одесе не найдете. А шо там, на стекле нашкарябали, то все ж пишут.
Всё ясно. Иду искать дальше, и от Канатной до Пушкинской обнаруживаю несколько однотипных интернет-кафе с плотно задернутыми шторами на окнах. На шторах красуется эмблема в виде щита и скрещенных шпаг. Там у них интернет точно есть, но каждый раз меня выставляют более или менее вежливо, объясняя, что никаких интернет-услуг
Возвращаюсь ни с чем, таща за спиной тяжелый ноутбук. Бреду по Малой Арнаутской. Четырехэтажных домов здесь не так уж много, в основном – двухэтажные, но попадаются и одноэтажные. Улица очень широкая, как и многие другие улицы Одессы. По обе стороны дороги на газонах растут акации и платаны с гладкими пятнистыми стволами. Из-за того что платан теряет огромные куски коры, обнажая ствол, его называют «бесстыдница». Дома здесь, хотя и невысокие, но отличаются какой-то особой статью, которая может быть присуща только большим городам, где серьёзно потрудились знаменитые архитекторы. Даже одноэтажные дома строго и гармонично вписываются в городской пейзаж, машинально пытаюсь сравнить их с домами в других городах, где я бывала. Так, в размышлениях, дохожу до ворот.
Двор наш неширокий, но очень уютный, выложен плиткой, и посередине двора между плитками растет дерево, кажется, персик. Под деревом сидит кот Кузя, шерсти на нем как на сильно поеденном молью старом пальто из кролика. Его хозяйка развешивает бельё на веревки, натянутые около её окон. Она производит впечатление приятной и вежливой женщины. Мы перекидываемся парой слов, но про витамины, которые я должна была отдать её мужу для Кузи, я не заикаюсь.
Мать Тамары
Моё общение с хозяйкой Кузи не осталось незамеченным. Тамара меня ждала и периодически посматривала в окно, ведь ключа от входной двери у меня нет. Она отварила молодой картофель и приготовила, как она говорит, мысочку салата из огурцов с помидорами.
– Ты отдала ему таблетки? – спрашивает она, когда мы уже заканчиваем трапезу.
– Кому ему? – недоумеваю.
– Когда ты разговаривала с этой отвратительной женщиной, там, рядом стоял мужчина, её муж Толя. Он тоже сначала, когда я сюда переехала, говорил со мной по-хамски, но что ты думаешь? Я своим упорством довела-таки его до вежливости. И теперь мы друзья, – улыбается она, довольная своей шуткой.
– Я никого не видела, может, вы имеете в виду человека, который прошел мимо в подъезд? Так он просто прошмыгнул. А эта женщина сказала мне, что она даёт витамины Кузе и что он облез от жары.
– И ты будешь слушать, что тебе говорит какая-то стерва! Я с котом разговариваю, а не со всякими стервозами, и я знаю, что ему дают и как ему дают! Кости куриные ему дают вместо витаминов, которые бедное животное даже разгрызть не может.
– Интересно, как вы разговариваете с котом? – ухмыляюсь я, не подумав о последствиях.
– Просто! Очень просто, если быть человечным, то и животные тебя понимают, и ты их понимаешь, для этого даже университетов кончать не нужно. Это просто жизнь! Вот слушай, что я тебе расскажу.
– Я бы хотела более подробно узнать про вашу Олю… – не успеваю я закончить фразу, как Тамара разражается громом:
– Ты когда-нибудь научишься слушать! Сиди и молчи! И слушай.
Она устраивается в своем кресле. Её раздражение моей неучтивостью, а может быть упоминанием об Оле, проходит, как только она набирает в легкие воздух, чтобы начать свое повествование. Я знаю, что это не воздух, а какой-то особый эфир, который струится из окружающего её пространства, и в котором растворено её прошлое.
«Моей мечтой всегда было играть на фортепиано, – говорит она, как будто со сцены в зал. – У меня был абсолютный музыкальный слух, и мама, я уже тебе говорила, хотя и не любила меня, но считала необходимым учить меня музыке с четырех лет.
Я очень любила мать. Я её всегда спасала. В первый раз я её спасла, будучи ещё совсем маленькой, даже в школу не ходила. У мамы случилось кровотечение после аборта, сделанного на большом сроке. После войны аборты были запрещены, а за незаконный аборт – была прямая дорога в тюрьму! Я пошла к врачу, который жил в нашем доме, конечно, он боялся даже зайти к нам. Он мне сказал, что это легочное кровотечение, но я знала, что это не от легких. И он мне объяснил что делать. Я сама пошла в аптеку, спросила нужное лекарство. Я сказала, что если не будет лекарства, моя мама умрет – и мне дали лекарство. Представляешь, как рисковал провизор? – дать ребёнку лекарство. Но ведь это Одесса! Понимаешь? – поднимает она на меня глаза, в которых застыли слезы. – Маму удалось спасти.
Мама была очень умной и интеллигентной, хотя не имела высшего образования. В начале двадцатых годов, когда разразился голод, бабушка и дед со своими тремя детьми приехали из деревни и поселились около Привоза, как и многие другие семьи в ту пору. Дедушке удалось найти работу на побегушках. Сначала они жили в какой-то каморке. Дед был исключительно трудолюбив, но что важно – он заработал себе такую репутацию, что люди не боялись доверять ему деньги или дорогие вещи. Благодаря своей честности, которая была непременной чертой всей нашей семьи, он стал быстро продвигаться на работе, и уже вскоре они стали снимать скромную квартирку у рынка. Бабушка для деревенской женщины была очень образованной, кроме того, она умела хорошо шить. Бабушка была из левитов – это колено от прародителей, считающихся потомками библейского Левия. Мама была очень красива, и мой будущий отец, который жил неподалеку, влюбился в неё, но она была ещё слишком юная. Он ждал целых пять лет, чтобы сделать ей предложение. Он тоже был из небогатой семьи, может быть даже беднее нашей. Одесса до революции жила совсем неплохо, здесь было много богатых людей, ты видела, какие дома они построили! В двадцатые годы, когда коммерсанты и промышленники поняли, что наступают репрессии и можно потерять не только деньги, но и голову, они благополучно отбыли пароходом в Стамбул. Экономика падала, город нищал. Моя бабушка со стороны моего отца пристроилась кухаркой к одному из «главарей» – это были такие люди, которые подбирали все, что осталось после бегства буржуазии, они и власть над людьми прибирали к рукам, в общем – бандиты. Платой за дневную работу была одна тарелка сваренного ею блюда: супа или второго. Бабушка была настолько честной, что сама около этих кастрюль чуть не падала в обморок от голода. Но худо-бедно ей удалось выкормить своих детей, у неё их было четверо. Сама она умерла от истощения. Отец тоже был очень худой, у него с детства была язва желудка. После того, как они с мамой поженились и только начали благоустраиваться, большевики в тридцатые годы организовали новый кризис. В это тяжелое время я и появилась на свет. Примерно за год до моего рождения с отцом произошло большое несчастье: его нашли на работе лежащим без сознания, он был избит до полусмерти. Кто это сделал, и как это случилось – мы так никогда и не узнали. Я думаю, что выяснять было бесполезно, а может, даже и опасно. Ему сделали трепанацию черепа, состояние было тяжелым, и мама несколько дней и ночей не отходила от него. Естественно, что после такой травмы он не мог устроиться на хорошо оплачиваемую работу; а у мамы после моего рождения начались страшные головные боли, да к тому же и я родилась с множеством проблем. Семье пришлось пройти через голод и холод, не хватало денег то на еду, то на керосин для лампы. Как ты понимаешь, я была нежеланным ребёнком, который появился в самое трудное время. Я считаю, что деторождение нужно планировать, меня вообще не нужно было производить на свет, мое появление только раздражало всех. Вот сестра родилась вовремя – положение семьи к тому моменту уже выровнялось, и она была здоровой и весёлой. Но, тем не менее, когда мне исполнилось четыре года, родители продали кое-что, ещё заняли денег и купили мне прекрасное пианино. Я очень старалась, и уже с шести лет, когда меня отдали в школу, я участвовала в концертах.
Конец ознакомительного фрагмента.