Портрет влюбленного поручика, или Вояж императрицы
Шрифт:
Внешняя привлекательность Екатерины Державиной, доброжелательный нрав, гостеприимство сочетались с незаурядными художественными дарованиями. Она удачно вырезала модные в то время портретные силуэты, писала сама стихи, которым, впрочем, рядом с творчеством мужа не придавала никакого значения. Жившая в доме Херасковых поэтесса Е. С. Урусова замечает в одном из писем 1786 года: „У вас, видно, есть стихотворения, сочинение которых делает честь нашему полу: мне весьма приятно было читать то прекрасное стихотворение, которое вы мне сообщили; желаю, чтобы знакомство с музами усугублялось в нашем поле. Несмотря на то что я разорвала союз мой с музами, желаю, чтобы другие устанавливали с ними связь; а мне остается только радоваться и восхищаться творениями парнасских сестер моих“.
В Е. Я. Державиной живет удивительная непосредственность, простодушие, по выражению современников, и вместе с тем умение понять чужую беду, вовремя прийти на помощь. Своими
Назначение сенатором последовало в сентябре 1793 года, вскоре после приведенного письма, 15 июля 1794 года, Е. Я. Державиной не стало. Этот удар переживают все близкие поэта. Тем большим было всеобщее, хотя и тщательно скрываемое удивление, когда в январе 1795 года, не выдержав даже положенного года траура, Державин вступил во второй брак. Д. А. Дьякова несколько лет перед этим провела у своей старшей сестры, Е. А. Стейнбок, в Ревеле, никаких перспектив замужества у нее не было, и биографы поэта настаивают на том, что новую пару объединяло не чувство и даже не тень его, но одно взаимное уважение. Державину — за пятьдесят, его второй жене — около тридцати. Она по натуре холодна, сдержанна, не расположена к друзьям мужа, лишена внутренних связей с литературой и искусством, зато хозяйственна, деловита и наделена той практической сметкой, которая отличала всех сестер. Больше Державину не придется беспокоиться о материальных делах — они будут в превосходном состоянии, и новый портрет, который заказывается опять-таки Боровиковскому, изображает поэта в сенаторском обличии.
В нем есть что-то от победителя, от человека, утверждающего себя в своих правах: горделивая осанка с откинутой назад головой, пружинистое, готовое встать тело, повелительный жест руки, указывающей на бумаги, лежащие на нарядном письменном столе с четко читаемыми строками — „опре[деление] общего собрания“, „доп[рошен]“, „неви[нность]“ и название оды „Бог“. Задумчивость овального портрета уступила место волевому посылу, насмешливой улыбке, тронувшей губы и оживившей открытый, почти веселый взгляд. Это Державин, писавший свои строки „К Правде“:
Лет 60 с тобой водился,Лбом за тебя об стены бился,Чтоб в верных быть твоих слугах;Но вижу, неба дщерь прекрасна,Что верность та моя напрасна:С тобой я в чистых дураках!..Боровиковский видит его таким, каким поэт окажется спустя год, когда ответит отказом на предложение вступившего на престол Павла занять должность правителя Канцелярии Совета при императоре. Императорский указ Сенату от 22 ноября 1796 года гласил, что Державин „за непристойный ответ, им пред нами учиненный, отсылается к прежнему его месту“. Понадобилось вмешательство очень влиятельных лиц, чтобы умерить степень царского гнева.
Казалось бы, здесь исчезают едва успевшие заявить о себе в овальных портретах Капниста и того же Державина лирические ноты, дыхание сентиментализма. Но это лишь первое впечатление. Боровиковский использует все приемы портретного искусства XVIII века, чтобы разыграть, как в вариациях, основную тему образа. Беспорядочный развал бумаг на столе, неровно стоящие на полках книги, будто только что взятые, находящиеся в работе, придвинувшаяся к самому локтю рама картины с изображением корабля — все создает ощущение тесноты и вместе с ней кипучей деятельности, когда каждая вещь вот-вот готова уступить место другой, оказаться в руках или быть отброшенной. Непосредственность обстановки перекликается с возбужденно-оживленным настроением Державина, вторит ему. Ведь именно в павловские годы поэту придется перенести весь калейдоскоп стремительно сменявших друг друга императорских решений, чтобы с приходом к власти откровенно не любившего его Александра I окончательно уйти от государственных дел.
Уже через несколько месяцев после сурового сенатского указа Державина возвращают ко двору. Благожелатели поэта не жалеют усилий, а Павел, в свою очередь, готов проявить снисходительность к тем, кто находился в опале при его матери. Державин все время около императора, все время под рукой, осыпаемый знаками доверия. 1800 год. В июле Державин получает командорский Мальтийский крест — награда, которой Павел придавал совершенно исключительное значение. В августе — становится президентом восстановленной Коммерц-коллегии. В ноябре — чуть не каждый день приносит новости: 20-го Державин назначается заседать в Советах Смольнинского и Екатерининского института, 21-го переводится с должности президента Коммерц-коллегии на должность второго министра при Государственном казначействе, 22-го Павел утверждает его государственным казначеем, твердо уверовав в необычайные финансовые таланты поэта, 23-го Державину указывается присутствовать в императорском Совете, а 25-го еще и в I Департаменте Сената. Должностей становится так много, что исполнять их попросту невозможно, да император и не придает этому значения. Вихрь бумажных перемен, приказов ради приказов должен создать видимость бурной государственной жизни, к которой все более и более настороженно присматриваются современники. Державин слишком далек от того, чтобы проявить себя, но это не мешает Павлу завершить тот же ноябрь пожалованием поэту 6000 рублей „столовых“ ежегодно. Ни в гневе, ни в милости император границ не знал, к тому же, несмотря на смерть Е. Я. Державиной, сам Державин оставался для Павла любимым мужем его молочной сестры.
Интерес Державина к вновь появившемуся в Петербурге художнику не остается незамеченным близкими ему людьми, и среди них А. И. Васильевым, сотрудником той же канцелярии А. А. Вяземского. Там сложились отношения этих двух людей, отношения непростые, приведшие к дружбе и закончившиеся охлаждением и полным разрывом.
В чем-то жизнь Васильева напоминает служебные перипетии Державина. Сын рядового и стесненного в материальных средствах приказного времени Анны Иоанновны, он мог рассчитывать только на собственные силы и в еще большей степени — на свои дипломатические таланты и, в конце концов, знание придворной среды. В юности он не может не претендовать ни на что, кроме юнкерской школы при Сенате, которая открывает перед ним более чем скромную возможность занять должность сенатского протоколиста. Ему ничего не приносит служба генерал-прокурора А. И. Глебова, зато Васильев находит себя при преемнике А. И. Глебова — князе А. А. Вяземском. Слов нет, он умеет работать — этот незаметный канцелярист, о котором один из его будущих биографов напишет, что он достиг самых высоких государственных должностей только „своим здравым умом, усердием, бескорыстием и искусством в составлении бумаг“. Биограф не добавит, что Васильев обладал еще одним талантом — стать необходимым своему новому начальнику, приобрести полное доверие и его самого, а главное, княгини Вяземской, которая одна вершила делами мужа.
Вяземский безропотно исполняет все желания супруги и незаметно для себя так же безропотно начинает исполнять и желания Васильева. Удачливый Молчалин, он в 1770 году уже обер-секретарь Сената, занятый составлением сборника законов по финансовому управлению. В 1778 году Екатерине преподносятся уже сочиненные Васильевым „Свод законов по финансовой части“, „Государственная Окладная книга“ и „Наставления Казенным палатам“, и императрица, даже не знакомясь с их содержанием, должна обратить внимание на усиленно рекомендуемого ей чиновника. Впрочем, теперь уже не просто служащего Сената, но и достаточно близкого родственника Вяземского: решением семейного совета Васильев получает руку княжны Урусовой, старой девы, зато двоюродной сестры княгини. Безродный канцелярист оказывается приобщенным к самому древнему и родовитому российскому дворянству, а его служебные успехи связываются с необходимостью оправдать и смягчить заведомый мезальянс старой княжны.
Его хвалили все — сослуживцы, современники, работавший под его началом писатель И. М. Долгорукий и составлявший словарь выдающихся русских деятелей А. А. Бантыш-Каменский. Причина восторгов была одна и та же — скромность, доступность, отсутствие тщеславия, редкая работоспособность и усердие во всем, чего ни касался будущий граф. Васильев и в самом деле сохраняет дружеские отношения с сослуживцами, несмотря на явно изменившиеся обстоятельства его жизни. Теперь в случае болезни Вяземского, что случается год от года чаще, это он делает доклады императрице и получает от нее награждения в землях и душах. Он приглашает Державина быть крестным отцом своей первой дочери, Марии, будущей графини Орловой-Денисовой, берет на себя всяческие денежные поручения поэта, заботится о его долгах и выплатах банковских обязательств. Устраивать своих материальных дел Державин никогда не умел. Васильев не только это делает за него, но еще старается не задеть самолюбия поэта и его не слишком расчетливой жены.