Портрет влюбленного поручика, или Вояж императрицы
Шрифт:
Иностранные дипломаты доискивались разницы во взглядах обоих братьев. Существовали попытки представить Константина Павловича чуть ли не демократом. Во втором томе труда Альфреда Рамбо „Инструкции для посланников. Россия“ приводится письмо министру Дюмурье уполномоченного Жене от 29 июня 1792 года по поводу распространившегося в Петербурге анекдота, связанного с Константином: „Французский художник [Вуаль], пишущий портрет великого князя, сообщил мне следующий разговор с ним. „Вы демократ?“ — спросил меня великий князь. — „Ваше высочество, я люблю свою родину и свободу“. — „Вы правы, — ответил Константин Павлович в свойственном ему резком тоне: „не бойтесь, я не упрекну вас в этом, я тоже люблю свободу, и если бы я был во Франции, я бы с увлечением взялся за оружие“.
Портрет Константина
Для Павла не существовало вкусов и рекомендаций Екатерины. Сеансы для портретов, которые писались по ее желанию, происходили в ее дворцах. Приезд в Павловск был приездом в другое государство, который не мог состояться против воли и желания единственного правителя этих мест — великого князя. Соответственно и рекомендации могли исходить только от его окружения. Боровиковский пишет в том же 1795 году портреты супругов Торсуковых — наставника Константина Павловича по военным вопросам и его жены, племянницы М. С. Перекусихиной. Но какова здесь действительная взаимосвязь: А. А. Торсуков ли представлял вниманию великого князя понравившегося ему художника, или наоборот — поспешил последовать примеру „Малого двора“. Скорее последнее. Бригадир А. А. Торсуков не был выбран для сына Павлом. Наоборот — его протежировал большой двор. Выдав племянницу замуж, камер-фрау сумела добиться для зятя почетного назначения сначала военным наставником при младшем внуке императрицы, потом в штат будущего Александра I. Личными связями с „Малым двором“ Торсуковы не обладали.
Зато очень благосклонно Павел прислушивался к мнению братьев Куракиных, обладавших фамильной страстью к портретам и портретистам. Сложнейший клубок родственных отношений включал многих заказчиков Боровиковского. Здесь и троюродный брат Куракиных, Д. П. Бутурлин, и их двоюродный брат, Ю. А. Нелединской-Мелецкий, постоянно общавшийся и с Бутурлиным, и с Державиным. Но истинной ценительницей искусств считалась жена Алексея Борисовича Куракина, Наталья Ивановна, представленная на одном из лучших портретов Боровиковского, который был написан все в том же 1795 году.
У нее было великолепное контральто и несомненные композиторские способности. Из пятидесяти написанных ею романсов многие дожили до нашего столетия, и только рутиной в подборе репертуара можно объяснить, что произведений Натальи Куракиной не знают сегодняшние вокалисты. Не случайно подружившаяся с композиторшей прославленная Каталани утверждала, что в куракинских романсах „удобно голосу“. Наталья Ивановна виртуозно играла на арфе, и ее музыкальные вечера в Петербурге своим успехом во многом обязаны выступлениям самой хозяйки, так восхищавшим современников. В признании высокой одаренности ей не отказывали ни Россини, ни хорошо знакомый Сальери, чьи оперы в первые годы XIX века соперничали на московской и петербургской сценах с операми Моцарта. Н. И. Куракина лишний раз подтвердила ее, оказывая усиленное покровительство ребенку-Листу, хотя сама до конца оставалась поклонницей музыки Гретри и Буальдье.
То, что составляло неповторимую особенность Натальи Ивановны, — редкая непосредственность художественных впечатлений, свежесть которых она сохранит до конца своих дней. Слов нет, ей не уйти от деспотизма моды, модных кумиров и откровений. Куракина не преминет услышать каждую знаменитость, посмотреть каждый спектакль, о котором говорят, — с годами ее подлинной страстью становится театр, — найти способ вступить в беседу с писателем, дипломатом, ученым. Правда, с последними было труднее. Если среди знакомых княгине политических деятелей находятся Меттерних и Талейран, писателей — Мериме и Стендаль, то в науке приходится руководствоваться одними громкими званиями академиков, за которыми так часто скрывались посредственности. Ее сердцу ближе Тальма и Марс, игра которых вызывает потоки слез. Она чуть старомодна в пушкинские годы со своим неутомимым желанием как можно больше увидеть, перечувствовать, пережить, с жадной поспешностью общаться с искусством, в каком бы виде оно перед ней ни представало. Но в девяностых годах ХVIII века Н. И. Куракина — живое воплощение „чувствительного человека“, вошедшего в русскую литературу вместе с творениями И. И. Дмитриева и Н. М. Карамзина. Да и вся жизнь ее — как страницы чувствительного романа.
Ранний брак с Алексеем Борисовичем Куракиным, нежная, как утверждали современники, любовь к мужу и детям, но только в обстановке столичной петербургской жизни. В поместье Куракино Орловской губернии, куда стремится занятый хозяйственными планами муж, Наталья Ивановна начинает скучать. Привязанность к семье не мешает ей раз за разом и притом на долгие годы покидать одной Россию для путешествий по Европе и жизни в Париже. Написанный языком, который сделал бы честь не одному литератору тех лет, дневник Куракиной свидетельствует, что княгиня вполне удовлетворена этой кочевой жизнью вдали от дома и больше всего боится необходимости возвращения. Тем не менее она возвращается и наслаждается петербургской жизнью, своим салоном, друзьями, театром и музыкой.
В самом деле, трудно найти человека более далекого от ее интересов, чем Алексей Борисович, увлеченный единственной целью приумножения и без того огромных семейных богатств и удовлетворения собственной непомерной гордости. В Куракине он наделяет всю огромную дворню придворными званиями и требует неукоснительного соблюдения дворцового этикета в государстве, где сам становится монархом. По словам служившего под его началом И. М. Долгорукова, „он был то горд, то слишком приветлив, все зависело от минуты, и такой характер в начальнике несносен. Всякий знак его внимания, даже самого благодетельного, был тяжел, ибо он покупался не столько подвигами, званию свойственными, как разными низкими угождениями, кои так противны всякому благородному сердцу“.
Но для того чтобы показать свою подлинную натуру, надо было переступить порог правления Павла, у которого Алексей Борисович пользовался исключительным доверием. Вместе с великим князем и под прямым влиянием своего деда, Никиты Панина, он сочиняет проекты реформ государственного устройства России и оказывается „в подозрении“ у императрицы. Отсюда отсутствие продвижения по службе — не помогала никакая знатная и высокопоставленная родня, и самые обыкновенные должности в ведомстве А. А. Вяземского, иначе сказать — в канцелярии генерал-прокурора, под непосредственным началом А. И. Васильева. Имена начинали повторяться, а вместе с ними замыкался круг заказчиков и покровителей Боровиковского.
В будущем супруга одного из влиятельнейших сановников павловского царствования, пока жена одного из достаточно многочисленных сенатских служащих, Н. И. Куракина на портрете Боровиковского предстает в полюбившемся художнику композиционном решении: уголок заросшего парка, полуфигура обращенной в полоборота к зрителям молодой женщины в модном платье с закрывшей вырез косынкой и желтой плотно стянувшей руки и плечи шали. Крупные черты лица, широкие брови, некрасивый рисунок большого рта смягчаются задумчивым взглядом больших темных глаз, тенью полуулыбки, оживляющей губы, пышной россыпью падающих на плечи кудрей. Той же цели служит удивительный по живописному мастерству контрастный натюрморт тканей — плотной шелковой шали, легкого светлого платья, прозрачной скрывающей шею и грудь косынки. Обычно однообразный в рисунке рук, Боровиковский здесь подчеркивает красоту кисти с длинными сильными пальцами арфистки, свободно лежащей на крупных складках шали.