Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове)
Шрифт:
В конце 30-х годов по инициативе Юрия Николаевича был разработан план серии мировой поэзии. О включении в состав «Библиотеки поэта» «национальных и иностранных поэтов» говорил Алексей Максимович Горький еще на первом совещании «Библиотеки поэта» в мае 1931 года. В том же году в статье «О «Библиотеке поэта» он, выдвинув в качестве первоочередной задачи ознакомление советской молодежи с русской поэзией XIX века, сказал, что издательство оставляет за собой «право и обязанность» дать серию книг западноевропейской поэзии в будущем.
В 1940 году редколлегия «Библиотеки» решила, что пришла пора практически поставить
В предвоенные годы здоровье Юрия Николаевича начало заметно ухудшаться, и мои посещения стали реже. Он выходил, держась в коридоре за стены, и все так же живо расспрашивал меня о делах «Библиотеки поэта», но чувствовалось, что каждый шаг дается ему с трудом.
Последнее наше свидание состоялось в начале войны. Оно было не деловым, а прощальным. Юрий Николаевич собирался эвакуироваться, я незадолго до этого записался в народное ополчение.
Юрий Николаевич прочитал мне небольшую, только что законченную статью — отклик на гитлеровское вторжение. Меня поразила страстность тона и ясное понимание того, что несет с собой фашизм, поправший лучшие заветы веками складывавшейся европейской культуры. Была ли напечатана эта статья, мне неизвестно.
В 1945 году я получил от Юрия Николаевича посмертный привет через вернувшуюся из эвакуации ленинградскую писательницу Изабеллу Иосифовну Гринберг. В 1942 году в Перми Юрии Николаевич продиктовал ей адресованное мне очень теплое письмо. Оно кончалось словами: «Передайте привет всем, кто меня помнит». Письмо, к моему глубочайшему сожалению, в блокадный Ленинград не дошло.
«Библиотека поэта»... Какую роль она сыграла в жизни Юрия Николаевича? Я думаю — не малую. Он не только был создателем новой — оригинальной и глубокой — концепции истории русской поэзии, значительно расширяющей наши представления о богатстве русской поэтической культуры, но и воплощал свое понимание литературного процесса в книгах серии, которой он руководил.
План, разработанный пятьдесят лет тому назад, завершается. Он, как и раньше, продолжает пополняться книгами по русской и в особенности по национальным поэзиям. И пусть Юрий Николаевич не дожил до этих дней. У тысяч книголюбов нашей страны стоят на полках тщательно подготовленные и любовно изданные тома «энциклопедии отечественной поэзии», составляющие гордость нашей науки о литературе, напоминая о том, кто отдал немало сил, времени и таланта созданию «Библиотеки поэта».
1980
Ираклий Андроников
ВОЗЛЕ ТЫНЯНОВА
Восемнадцатое сентября 1925 года день для меня достопамятный.
В 1925 году, окончив школу в Тбилиси, я прибыл в Ленинград, чтобы поступить. Куда? Сразу в университет не вышло — меня зачислили кандидатом в студенты. Поэтому решено было держать на литературное отделение Института истории искусств. Для этого надо было пройти собеседование. О чем будут спрашивать, было неясно и беспокоило.
В квартире моих родных, у которых я поселился, жил Борис Михайлович Эйхенбаум. Он одобрил намерение поступить в институт, где преподавали талантливые ученые, в том числе и он сам. Эйхенбаум сказал:
— Постарайся попасть к Юре Тынянову. Загляни в комнату, где будут происходить испытания, и ты сразу узнаешь его. Он необыкновенно похож на Пушкина. Это выдающийся ученый и очень интересный и умный человек. Можешь говорить с ним совершенно спокойно. Хочешь, я ему позвоню?
Я хотел.
В комнате института, куда меня пригласили, свободный стул был возле профессора С. Д. Балухатого. Пришлось сесть к нему. Экзаменатор, похожий на Пушкина, был занят с другим. Да, он действительно напоминал Пушкина, хотя бакенбарды в то время уже не носил: бакенбарды — это было слишком похоже и вносило элемент несерьезный. А похож был не только лицом, но и телосложением.
Освободившись, он встал и обратился ко мне:
— Простите, вы не знаете — там у дверей в коридоре нет Ираклия Луарсабовича Андроникова?
Кажется, в первый раз в жизни меня назвали по отчеству.
— Где? За дверью? Да, есть! Это — я.
Балухатый, не успевший задать мне вопроса, после легкого обмена любезностями с Тыняновым охотно меня уступил.
Тынянов спросил:
— Вы учились в Тифлисе? Вот как! Не приходилось ли вам путешествовать по Военно-Грузинской дороге?
Я с радостью сообщил, что проехал ее со школьной экскурсией всю — от Тифлиса до Владикавказа, а обратно прошел всю пешком.
— Скажите, похоже ли описан у Пушкина монастырь на Казбеке? Я еще не бывал в Грузии. Ваш рассказ очень для меня важен.
Тут я совершенно забыл, что это экзамен, и стал рассказывать и про Казбек — мы поднимались на Девдоракский ледник, — и про ту точку выше Крестового перевала, с которой Пушкин мог видеть сразу и Арагву и Терек. И не заметил, как проговорил полчаса. Это и был экзамен. Вечером Юрий Николаевич позвонил Эйхенбауму и сообщил, что я принят.
В ту пору Тынянову шел тридцать первый год. Л это был уже знаменитый ученый с огромным авторитетом. Его выдающийся труд, значение которого было ясно уже тогда, а ныне стало еще яснее, — «Проблема стихотворного языка», этот труд был уже издан, его уже изучали, он оказывал воздействие на все стиховедческие работы, свидетельствовал о высоком уровне пашей литературной науки. Личность Тынянова была окружена ореолом.
Попробую его описать. Он был невелик ростом. Пропорционален. Изящен. Пластичен. Слушая вас, подавался слегка вперед с полуулыбкой очаровательной и совершенно естественной, хотя в этом легком повороте головы, чуть склонясь и чуть-чуть повернув к собеседнику ухо, было что-то от галантных портретов восемнадцатого столетия. Когда же к нему обращались старшие или дамы, Юрий Николаевич становился сверхувлекательным. Говорил любезно, с улыбкой, «упадая» на ударное слово и слог, отчеканивал...