Портреты моих современников (сборник)
Шрифт:
Далеко внизу тянулись ровные ряды колхозных яблонь, там работали женщины. Я прикинул расстояние: до них было больше километра – туда камни не долетят. Кругом было тихо и безлюдно, что придало мне уверенности, а предчувствие удачи вовсе настроило на праздничный лад. Так захотелось, чтобы кто-нибудь из сверстников оказался сейчас рядом – будет на что посмотреть! Еще раз осмотревшись, я поджег пленку и пустился наутек, вверх по склону. Отбежав метров сто, я спрятался за каменный выступ. Сердце билось часто-часто, казалось, что оно вот-вот вырвется из груди от волнения и быстрого бега. Я весь сжался, напрягся, пригнулся, но краешком глаза смотрел – туда!
Когда сильно качнулась земля, я еще не осознал, что это мой взрыв. Однако взметнувшийся
И тут я увидел, что по саду мечутся женщины – до меня едва доносились крики и вопли. Женщины падали, вскакивали и неслись с еще большей прытью. Камни, конечно, не докатились до них – люди скорее убегали, напуганные грохотом и видом сорвавшейся скалы. Надо было уходить и мне. Еще раз осмотрев место взрыва, я помчался окружным путем через густой лес к Холодной балке, пересек шоссе и вошел в село с противоположной стороны. Не встретив на улице знакомых, быстро прошел к дому. Перед крыльцом стоял грузовик, и мать что-то объясняла сидевшему в кабине шоферу. Увидев меня, она приказала немедленно забираться в кузов, и, едва я успел перелезть через борт, как машина тронулась. Мы поехали с ночевкой в портовый город на базар продавать ранние груши. Позже мне рассказали, что вечером к нам домой приходил председатель сельсовета, но, узнав, что еще днем я уехал, не стал объяснять, зачем я понадобился. Это спасло меня от тяжелого разговора, возможно – и наказания.
Два дня, проведенные в приморском городе, наполнили новыми впечатлениями мою жизнь, но не ослабили желание взрывать тополя.
Примерно через неделю после возвращения с базара я отправился со своей четырехколесной тачкой к дальней меже, представлявшей собой живую стену, состоящую из высоких пирамидальных тополей. Все необходимое для нового взрыва было тщательно упаковано и спрятано в немецкий почтовый мешок – на нем еще можно было различить какие-то латинские буквы и очертания орла со свастикой. Рядом с мешком лежал мой любимый топор, которым я орудовал с ловкостью индейца. Тачка была сделана настоящим мастером – дедом Рындиным и служила безотказно, если я не забывал ее вовремя смазывать солидолом. Когда она катилась с горы, ей можно было управлять, сидя в удобном ящике-кресле, поэтому я с удовольствием катался по шоссе: сначала завозил тачку на гору, потом на ней мчался вниз, постепенно набирая скорость. Мне надо было побеспокоиться не только о безопасном взрыве, но и о хорошем подъезде, чтобы потом набрать и увезти домой как можно больше дров.
Подходящее засохшее дерево я нашел недалеко от обходной тропинки, по которой ходили лишь ранней весной и после сильных дождей, когда водой заливало глубокую впадину на основной дороге, пересекавшей межу. В стволе облюбованного тополя я вырубил глубокую борозду чуть повыше земли, с противоположной от тропинки стороны, и шпагатом закрепил в углублении взрывчатку. Еще дома я изготовил нечто вроде взрывного пояса, наполнив толом рукав от старой куртки. Рукав я взвесил на безмене – вместе с ручной гранатой получилось почти двенадцать килограммов. Я хорошенько осмотрел межу, тропинку, вышел на дорогу – нигде никого. Привычным уже движением поджег кинопленку и побежал по тропинке, чтобы спрятаться за ствол большой яблони.
Вдруг увидел: навстречу идет женщина. По корзинке, висевшей на плече, и по походке я узнал Босоножку – тетку из соседней деревни. Ее прозвали так за то, что большую часть года она ходила босиком. Опрометью рванулся к ней и еще издалека закричал: «Тетя Босоножка, стойте! Там сейчас взорвется тополь! Тетя Босоножка! Туда нельзя!»
Я запыхался и оттого, видимо, кричал неразборчиво, потому, как тетка никак на меня не реагировала, продолжая идти походкой-трусцой. Тогда я расставил руки и таким способом пытался остановить Босоножку, но она завопила писклявым голосом: «Ишь, хулиган ненормальный, а ну, уйди с дороги! Паразит несчастный, не дает людям прохода! Я вот тебе щас покажу, как тополя подрывать! Я расскажу твоему отцу, пусть знает, чем ты тут занимаешься!» Однако я уже не слушал тетку: я спиной чувствовал, как быстро горит пленка. То, что Босоножка меня не узнала, придало решительности – я ухватился за ручку корзины и потянул вниз. Тетка была явно сильнее: мне не удалось пригнуть ее к земле. Тогда я расставил руки, стараясь прикрыть Босоножку своим телом. В ту же секунду почувствовал сильный пинок, как пушинка отлетел от тетки и распластался на тропинке.
Я не успел ни оглянуться, ни подтянуться, как ухнул мощный взрыв. Тополь переломился у макушки, нырнул основанием в дым и начал падать вдоль тропинки. Через секунду он с хрустом грохнулся о землю – сухие ветви и почти вся верхняя часть разлетелись на мелкие куски и щепки. Я оглянулся: Босоножка лежала неподвижно, спрятав голову за мешок, который был привязан клетчатым платком к корзине. Рядом упало несколько крупных щепок, тетка подняла голову, увидела меня и снова опустила ее.
«Тетя, уходите скорее на дорогу, сейчас минеры взорвут еще один тополь», – начал врать я.
«А щоб они выздохли, твои минеры, и ты вместе с ними», – причитала тетка, ловко поднялась, схватила корзинку и почти побежала к дороге.
Хотя мой испуг сменился восторгом, я понимал, что надо поскорее уйти. Я побежал в заросли бузины, выкатил тачку и начал поспешно грузить дрова. Обломки ветвей оказались сухими и легкими, а щепки, наколотые взрывом из основания дерева, были сыроватыми и закопченными. Сильно закопченным оказался и низенький, почти что сравненный с землей пень.
Возить тачку, наполненную готовыми к топке дровами, оказалось нелегко: к вечеру успел сделать только две ходки. На следующий день я привез еще несколько тачек, обеспечив семью недели на две хорошими дровами.
Свои «опыты» я старался держать в тайне, хотя соблазн похвастаться сверстникам был. Единственный человек, который знал о моих делах, был Жорка, который больше увлекался огнестрельным оружием и ножами. Если нам попадался ружейный ствол, затвор или патроны, то он точно знал, какой винтовке это принадлежит. Был у него немецкий «шмайсер», стрелявший одиночными патронами, уйма самопалов, сделанных из винтовочных стволов, красивые ножи с наборными ручками. Разбирался он неплохо в минах, гранатах, снарядах, но сам их никогда не развинчивал и не взрывал. Мы не были друзьями, но доверяли друг другу многие секреты.
Жорка ужасно страдал оттого, что отец его во время войны был полицаем и долго выдавал себя за партизана. Он даже нам рассказывал эпизоды из своей партизанской жизни в керченских каменоломнях. Когда отца забрали, я сделал вид, что ничего не знаю. Мальчишки сразу же прибавили к Жоркиному имени кличку «Полицай», причем старшие его так называли в глаза, а младшие – за глаза. Жорка окончательно замкнулся и еще совершеннее изготавливал свои ножи и самопалы. Когда первого сентября мы пришли в старую школу, Жорка был уже не Каменский, как отец, а Жолобов, хотя его младшие братья и сестры фамилию не сменили. Оказывается, бывший полицай Феликс Каменский приходился Жорке отчимом. К сожалению, это Жорку не спасло и его по-прежнему все называли не иначе как «Жорка-Полицай».