Портреты революционеров - Лев Троцкий
Шрифт:
"О Христиане Раковском] ... надо поднять большую кампанию. Следовало бы написать хоть краткую биографию его. Я бы это сделал, если бы подобрать необходимые материалы. Я советую поручить это официально одному лицу в Берлине и Париже и болгарской организации. Надо разыскать статьи Раковского в советской печати, его старую книгу против румынского боярства (1909 г., кажется), мою книгу о Румынии с большим приложением Раковского и пр., и пр. Можно написать соответственное обращение ко всем секциям. <...> Когда наберется достаточно материала, я написал бы биографию Раковского в два-три печатных листа. Это имело бы большое значение. Пока что кампанию нужно вести",-- говорится в письме Троцкого Льву Седову от 27 февраля 1932 года.
Материалы о Христиане Раковском с самого начала лежали у Троцкого в кабинете в отдельной папке. 31 марта 1933 года он информировал сына: "Я сейчас работаю над биографией и характеристикой Раковского (в числе текущих работ). Толчком послужило, конечно, известие о его смерти. Хотя этот повод, к счастью, отпал, биографию надо будет все-таки
Параллельно я работаю также над биографиями Иоффе и Воровского. По другой линии хочу дать портрет Красина. Если попадутся материалы, особенно относительно Иоффе, прошу прислать".
Последний абзац письма свидетельствует о том, что работа над портретами современников превратилась у Троцкого в сизифов труд. Он сам, если и не махнул на нее, то, не имея нужных материалов под рукой, не видел ни конца, ни края. А порой и сама жизнь вносила коррективы в мемуары Троцкого. Ведь некоторые герои задуманной книги продолжали жить, да еще и выходили из его политической орбиты. Так, к примеру, Христиан
Раковский, казавшийся поистине непреклонным в феврале 1934 года, "капитулировал" (под огромным давлением сталинских властей) и обратился в ЦК ВКП (б) с просьбой принять его обратно в партию. Довольное кремлевское руководство не только разрешило Раковскому вернуться из ссылки, но и организовало ему почетную встречу. На вокзале старого оппозиционера, измученного донельзя физически и морально, встретили пионеры с цветами и... Лазарь Каганович, второй секретарь ЦК, самый близкий в этот период к Сталину политик. Осенью того же 1934 года Раковский был послан с дипломатической миссией в Токио с делегацией Красного Креста. А в 1935 году, как бы пройдя испытательный срок, он был принят в партию. После этого фарса почти никого не удивило, что во время первых концептуальных политических процессов Христиан Раковский на страницах советской прессы потребовал для своих же недавних товарищей по оппозиционной деятельности смертной казни.
"Капитуляция" Раковского ударила Троцкого по голове, словно обухом. Поначалу он попытался, как обычно обращаясь к марксистским постулатам, объяснить этот поступок усилением (либо ослаблением) определенных мировых классовых процессов. Во всяком случае, это следует из его письма сыну от 19 марта 1934 года: "По поводу СССР надо указать, что процесс отчуждения от мирового рабочего движения продолжается и усугубляется: причина -- в поражениях пролетариата и в ослаблении Коминтерна. В сознании рабочих процесс отражается так: везде побеждает фашизм. Мировой пролетариат оказывается не на высоте. Победа фашизма означает опасность для нас, а у нас дела идут все же на поправку,-- значит надо как можно крепче держаться за аппарат, каков он ни есть. Уже в момент победы Гитлера в Германии мы писали и после не раз повторяли, что без успехов революции на Западе бюрократический режим на почве национального социализма будет в СССР только крепнуть. Истекшие 15 месяцев подтвердили это предвидение. Сдача Раковского и Сосновского (бывшего ведущего публициста "Правды", известного оппозиционера.-- М. К.) представляет одно из проявлений этой национальной реакции, вернее, интернациональной безнадежности. Держаться сейчас на позиции коммунистов-интернационалистов можно, только имея перед собой мировую перспективу, наблюдая и обобщая реальный ход развития или распада мировых рабочих организаций и реальные возможности, которые открываются перед IV Интернационалом. От этих перспектив бывшие оппозиционеры в СССР герметически отделены. Разумеется, их сдача есть известный моральный удар для нас, но если вдуматься во всю обстановку и в индивидуальное положение каждого из них, буквально жившего в закупоренной бутылке,-- никогда ничего [похожего] в мировой истории революционного движения не бывало,-- то приходится скорее удивляться, как они удерживались или удерживаются на своей позиции до сих пор". Но, как бы оправдывая Раковского такими доводами, Троцкий тем не менее не мог простить ему "капитуляции". Он даже попросил своего секретаря Ван Эйенорта разорвать большой портрет Христиана Раковского, который долгие годы висел в рабочей комнате Троцкого. А в дневнике, предназначенном отнюдь не для публикации, а как бы для беседы с будущим, появилась запись Троцкого от 20 февраля 1935 года: "Раковский милостиво
допускается на торжественные собрания и рауты с иностранными послами и буржуазными журналистами. Одним крупным революционером меньше, одним мелким чиновником больше!"
Вскоре Христиан Раковский стал одной из жертв мясорубки тридцатых. В 1937 году он был арестован и подвергнут, судя по дошедшему до нас заявлению, полному слов протеста, самым изощренным пыткам. Раковского обвинили в том, что с 1924 года он являлся агентом британской Intelligence Service, а с 1934-го, после поездки в Токио,-- еще и японской разведки. Заставляя Раковского признаваться в "преступных" связях с Троцким, следователи подготовили целый сценарий. Сломленный подсудимый покорно повторял заученные выражения, но вдруг посреди казенного набора фраз
* * *
После "капитуляции" Христиана Раковского у Троцкого оставался в памяти "безоблачным" образ лишь одного своего старого друга -- Адольфа Иоффе. "С венских дней началась наша дружба. Иоффе был человеком высокой идейности, большой личной мягкости и несокрушимой преданности делу". Эту краткую характеристику, данную Иоффе в "Моей жизни", Лев Троцкий несколько раз готовился повторить в развернутой форме, собрав воспоминания об их совместной деятельности. Из различных упоминаний об Адольфе Иоффе у Троцкого можно в конце концов составить целую мозаику-портрет, в центре которого совместное пребывание в венской эмиграции, а затем борьба со сталинской "генеральной линией" в середине 20-х. Характерно, что о самоубийстве Иоффе, затравленного кремлевской камарильей, Лев Троцкий вспомнил именно во время своего ареста в Москве в 1928 году. В минуты высылки Троцкого присутствовали лишь самые близкие друзья. Среди них была и Надежда Адольфовна Иоффе, оставившая интереснейшие воспоминания о дружбе своего отца со Львом Троцким. Не раз вспоминал высокие интеллектуальные и деловые качества Адольфа Иоффе Лев Троцкий и в годы эмиграции. Однако фрагменты мемуаров его о Иоффе так и не увидели свет. Предполагаемая книга портретов современников "Мы и они" осталась в рукописи.
И если советский читатель все же может познакомиться с портретами Красина и Воровского, Раковского и Иоффе, то он обязан этому исключительно бостонскому историку Юрию Фельш
тинскому. Составляя эту книгу, Фельштинский включил в нее также несколько малодоступных в Советском Союзе статей Троцкого, близких к мемуарному жанру. Статьи эти предельно субъективны, как и все, что выходило из-под пера Льва Троцкого. В то же время они свидетельствуют и о его прозорливости: к примеру, гипотеза Троцкого, почему был арестован Авель Енукидзе, подтверждена в наши дни архивными материалами, а воспоминания Марии Ульяновой о том, каким образом тяжелобольной Ленин просил у Сталина цианистый калий, также подтверждают давнишние размышления Льва Троцкого, когда он незадолго до смерти взялся описать свои подозрения в публицистическом шедевре с характерным названием "Сверх-Борджиа в Кремле". И наконец, благодаря стараниям составителя этой книги Юрия Фельштинского перед нами предстала целая картинная галерея современников Троцкого, со всеми их трагическими и противоречивыми чертами, та самая галерея, для которой он оставил, образно выражаясь, лишь кипу неразобранных холстов.
* * *
Мне посчастливилось познакомиться с Юрием Фельштинский в Бостоне в 1984 году. Молодой тогда еще историк как раз подступал к составлению своих многочисленных изданий рукописей Троцкого. С тех пор большинство этих планов осуществилось. А благодаря крушению постсталинской системы, наследие Троцкого начало возвращаться и к себе на родину. И хотя от Юрия Фельштинского Лев Троцкий безмерно далек в совокупности его идей перманентной и мировой революции, однако, не посвяти этот проницательный ученый, которому абсолютно чужды черты фанаберии и великодержавности многих советских историков, столько лет копированию пожелтевших бумаг в Бостоне, Стэнфорде и Амстердаме, не приложи он невероятные по упорству усилия к классификации в большинстве случаев впервые публикуемых документов, то много сотен раз проклятый "сталинской школой фальсификации" Лев Троцкий вряд ли смог бы снова стать в столь широких кругах в Советском Союзе предметом исследований.
Будапешт, 30 мая 1990 года Миклош Кун
ОТ РЕДАКТОРА-СОСТАВИТЕЛЯ
В предлагаемый читателю сборник под общим названием "Портреты революционеров" включены написанные Троцким в разные периоды его жизни статьи и очерки о политических и партийных деятелях Советского Союза: Ленине, Сталине, Бухарине, Зиновьеве, Каменеве, Луначарском, Красине, Воровском, Иоффе, Горьком, Демьяне Бедном, Серебровском, Енукидзе, Томском, Чичерине, Раковском, Блюмкине и других. Часть этих очерков была закончена Троцким и предназначалась для публикации на иностранных языках, как, например, очерк о Ленине, написанный для Британской энциклопедии в 1926 году. Другие сохранились в черновиках. В особый раздел вынесены материалы незаконченной Троцким книги "Мы и они" ("Они и мы"). Как следует из опубликованных в этом разделе выдержек из писем Троцкого М. Истмену, автор задумал эту книгу в 1931 году. Он неоднократно менял ее композицию, но закончить книгу так и не сумел, возможно потому, что интерес к работам Троцкого на Западе со временем уменьшался, и для книги не нашлось издателя, согласного заплатить за нее гонорар. По существу, Троцким была завершена только одна из глав книги -- "Завещание Ленина"; остальные же главки --"Красин", "Боровский", "Иоффе", "Чичерин" и "Раковский" -- остались в черновиках.