Поручик Ржевский и дамы-поэтессы

Гамаюнов Иван

Тасенька улыбнулась, но думала при этом о чём-то своём.

– Значит, – снова обратилась она к Никите, – когда твой барин ушёл обедать, ты все бумаги на секретере аккуратно разложил?

– Разложил.

– А после ты из номера отлучался? Тебе ведь тоже надо обедать.

– Да, – сказал Никита. – Я ходил в трактир неподалёку, поел и скоро вернулся.

– И сколько времени тебя не было? – уточнила Тасенька.

– Полчаса, наверное.

– Значит, ты вернулся раньше барина?

– Да.

–

А бумаги лежали всё так же?

Никита задумался.

– Нет, – наконец произнёс он. – Я их сложил уголочек к уголочку, а когда вернулся, они неровно лежали, будто шевелил кто. Я решил, что сквозняк.

– А ты окна проверил? – насторожилась Тасенька.

– Проверил, – ответил Никита. – Закрыты были, но мало ли в гостиницах щелей! Откуда только ни дует! Так что я снова бумаги поправил, чтоб ровно лежали.

– А когда же стало ясно, что пропали три листа?

– Когда явился барин Александр Сергеич. Он по обыкновению пожурил меня, что я бумаги переложил.

– И он сразу начал искать листы? – спросила Тасенька.

– Не сразу, – ответил слуга. – Барин откуда-то бутылку вина принёс початую, так что сперва сдвинул все бумаги в сторону и эту самую бутылку на пустое место поставил. – Никита подошёл к секретеру и показал место, где стояла бутылка.

– А дальше? – продолжала спрашивать Тасенька.

– Велел мне сбегать за бокалом. Я побежал на кухню, дали мне там бокал для барина. Возвращаюсь, а барин кричит: «Куда ты дел листы со стихами?!» Я говорю: «Да вот они тут все лежат». А барин сказал, что не хватает новых, которые с самого верху лежали.

– Значит, пропавшие три листа лежали сверху? – снова уточнила Тасенька.

– Выходит, что так, – согласился Никита. – Я порядок не менял. Просто положил стихи отдельно, письма – отдельно, а барские шалости – отдельно.

– Шалости? – не понял Ржевский.

Никита обернулся к нему и обстоятельно пояснил:

– Это рисунки дерзостные с подписями, которые даже друзьям показать совестно. Барин ими бумагу марает, а бумаги эти после в печку кидает.

– А из шалостей что-нибудь пропало? – спросил поручик.

Вместо Никиты ответил Пушкин:

– Ничего не пропало. По крайней мере, ничего из того, что я помню. И письма все целы. Пропали только три листа со стихами. – Он вздохнул. – Потому я не верю, что бумаги похитил недоброжелатель. Если бы кто-то хотел мне навредить, то скорее взял бы листы с рисунками. Он не имел бы времени читать стихи. Не имел бы времени понять, что в некоторых строках сокрыт мой приговор.

– Зачем читать? – не понял Ржевский. – Не проще ли сгрести в охапку сразу все бумаги, а разбираться после?

– А ведь верно, – согласился Пушкин. – Почему взято только три листа?

Тасенька начала рассуждать вслух:

– Если взять всё, пропажа обнаружится гораздо быстрее. К тому же такую кипу бумаг трудно вынести незаметно. А если взять три листа, их можно спрятать куда угодно.

– Но почему именно эти листы? – не понимал Пушкин.

– Полагаю, простая случайность, – сказала Тасенька. – Неизвестный зашёл в номер, взял то, что лежало сверху, и поспешил скрыться.

– Но Никита сказал, что были потревожены все бумаги. – Пушкин посмотрел на своего слугу. – Так?

– Так, батюшка Александр Сергеич, – последовал ответ. – А помнишь, ещё давненько в Петербурге случай был? Ты из квартиры отлучился, и вдруг приходит человек незнакомый. Он просил, чтобы я его пустил к тебе в кабинет. Говорит: «Подожду там твоего барина». Я ответил, что нельзя. А он тогда мне пятьдесят рублей предложил, чтобы я ему твои бумаги дал посмотреть. Я, конечно, отправил его куда подальше.

– А это оказался полицейский шпион, – закончил Пушкин.

– Может, и теперь – шпион? – предположил Никита.

– Сомнительно, – сказала Тасенька. – Шпион забрал бы больше, чем три листа. Он бы забрал столько, сколько можно унести за пазухой.

– Но зачем он перебирал бумаги? – не понимал Пушкин. – По повадкам очень похоже на шпиона.

Тасенька продолжала рассуждать вслух:

– Думаю, ему нужны были именно стихи. А откуда он мог знать, что Никита складывает стихи отдельно? Поэтому неизвестный осмотрел всё, увидел стихи, схватил и ушёл.

– Но кто этот неизвестный? – продолжал спрашивать Пушкин.

– Тот, у кого есть ключ от номера, – ответила Тасенька. – Если все окна были закрыты, значит, похититель мог проникнуть в номер только через дверь. И сделал это с помощью ключа. Александр Сергеевич, у кого есть ключ, кроме вас и Никиты?

Ржевский тем временем пытался вспомнить всё, что знал о повадках воров:

– А если не ключом открывали, а этими… отмычками?

– Здесь же дорогая гостиница, – возразила Тасенька. – Если бы кто-то стал открывать дверь отмычками, а не ключом, это непременно заметил бы коридорный лакей. Такие служители здесь неотлучно. Даже когда мы заходили в номер, я видела, как коридорный лакей посмотрел на меня с подозрением. А ведь я пришла вместе с господином Пушкиным, то есть с постояльцем. Интересно, в чём лакей меня подозревает?

Ржевский мог бы сказать Тасеньке, что в ней подозревают проститутку, но предпочёл молчать, боясь, что та смутится и потеряет вкус к расследованию.

Меж тем Пушкин, чуть подумав, вскипел праведным гневом:

– Конечно! Коридорный лакей! Ключ есть у него! Надо допросить этого шельмеца.

В следующее мгновение поэт открыл дверь, выглянул в коридор и крикнул:

– Эй ты, мошенник! А ну иди сюда! – Очевидно, лакей не понял, что речь о нём, потому что Пушкин повторил. – Да, ты. Иди-иди!