Порыв ветра, или Звезда над Антибой
Шрифт:
Забросив на обратном пути мадам Матье и мадам Грийе к их мужьям, Никола довез свою семью до Ланя и сообщил Франсуазе, что он хотел бы побыть здесь один, пусть они все уезжают в Париж.
Он и правда большую часть времени был один, ходил по огромному пустому дому, писал сицилийские пейзажи. Как признает его биограф Лоран Грельсамер, он то погружался в черную, безысходную меланхолию, то обретал необычайное мужество. Биограф говорит в этой связи о повторении «цикла». Того самого, что по нынешней терминологии, является признаком «биполярного аффективного нарушения», которое
В письмах к знакомым де Сталь бесконечно жаловался в то время на свое тяжелое душевное состояние и свое одиночество.
«Мне кажется, со мной происходит что-то новое, – писал он Жаку Дюбуру, – и по временам оно пришпоривает мою неодолимую тягу крушить все вокруг, как раз тогда, когда кажется, что все наладилось. Что делать?»
Де Сталь пишет Ги Дюмюру, стараясь убедить себя в том, что все к лучшему, что он просто выбрал оптимальный вариант для работы:
«Я пишу сицилийские пейзажи и обнаженных без модели в сарае в Воклюзе на равнине, которая грезит давно высохшим болотом, ее затоплявшим.
Вернувшись из своего путешествия среди призраков греческих морей, я избрал жалкое одиночество, но это мне подходит, ибо есть много шансов так и самому стать призраком, навязчивым или не очень».
На память мне невольно приходят стихи Блока о Равенне, где в глазах местных девушек поэт разглядел ту же грезу об отступившем море…
И все же почему он пишет обнаженных «без модели»?А что с его моделью и возлюбленной Жанной Матье? Похоже, что она от него ускользает время от времени. У нее семейные обязанности? Или это просто игра?
Обещание Никола стать призраком звучит зловеще. Оно повторяется во многих тогдашних письмах де Сталя. Своенравная Жанна тоже не раз слышала его от художника и даже упоминала об этом в письме подруге. О том, что он без конца грозится себя убить.
В середине октября де Сталь пишет Дюбуру, что он сторонится Парижа, где всегда может появиться Розенберг и где сидит его сотрудница. А чем грозит Розенберг? Впрочем, угрозы исходят не только от старого Розенберга. Есть и другие:
«Как бы ужасно ни было одиночество, я постараюсь сохранять его не для того, чтобы исцелиться от чего бы то ни было, а просто чтоб держаться и сейчас и потом в стороне от Парижа».
Не слишком понятно, о чем речь. Понятно, что дела плохи.
Никола сообщает и Рене Шару о том, что он не сможет работать в Париже этой зимой:
«Все дороги трудны, тебе это известно лучше, чем мне, но та, которую я избрал, в конце концов одержит верх, несмотря ни на что, несмотря на нее».
Пьеру Лекюиру де Сталь пишет с большей открытостью, чем прочим, пишет о своих любовных страданиях и унижении. Похоже, что коварная Жанна то появляется, то исчезает надолго, и художник винит в этом ее семью и ее родительский дом, а Рене Шару и вовсе пишет об «интригах Камфу», которые его от нее «отдаляют, как в греческой драме и, может, надолго». Вполне возможно, что в родительском доме Жанны и впрямь не одобряли эту странную связь замужней дочери с женатым и многодетным художником.
Сталь жаловался Шару, что он чувствует себя одураченным, но не может без этого обойтись. Шар не нашел слов утешения. Он устранился. Ушел в тень. Лет на пять.
И все же, несмотря на все муки любви и унижения (а может, и благодаря им), Никола де Сталь создает в этом пустом доме большие новые полотна, непохожие на те, что он писал раньше.
Некоторые из искусствоведов считали, что тяжелое душевное состояние де Сталя накладывало отпечаток мрачности на полотна художника. Жермен Виат писал об «ужасном одиночестве» художника как о настроении живописи:
«Живопись его почти целиком говорит о неотступном смятении, не только о достижении высшего уровня мастерства, но также о головокружении, о мире, от него ускользающем. Главная тема Агридженто – это, конечно, одиночество».
О грустном характере последних вещей де Сталя пишет и влиятельный Шастель. Казалось бы, о чем спорить. История не то, чтобы печальная, но просто душераздирающая: одиночество на людях и без людей, с женой и выводком детей или без семьи, в безвестности и в славе, в скудости и в богатстве – одиночество, смятение, беззащитность…
Но оказывается, что можно спорить, ибо мало что очевидно или даже доказуемо в увлекательной искусствоведческой науке. В своей новейшей монографии о Стале с Виатом, с Шастелем, и еще с полдюжиной исследователей жестоко полемизирует Ж.-К. Маркаде, считающий, что напрасно мы стали бы искать в сицилийских пейзажах что-либо, что свидетельствовало бы о жизненном крахе, что говорило бы о смятении. А если искусствоведы что-либо заметили, то лишь оттого, что они знали, чем это все кончится. Скажем, нашли бы бутылку в море, а в ней неизвестно чьи пейзажи – и сроду бы никому не догадаться о состоянии художника. Потому что живопись развивается в собственном ритме, идет вперед. А одиночество, оно нужно художнику для успешной работы…Так что если что-то и происходило со Сталем (Маркаде называет его состояние «шизоидным»), то к живописи это отношения не имело.
Мне-то думается, что тяжесть, лежащая на душе де Сталя, периоды его возбуждения влияли на то, что Маркаде называет «собственным ритмом» живописи, они повышали продуктивность его творчества.
Жан-Клод Маркаде (как, впрочем, и Вероника Шильц и Андре Шастель) отмечает в сицилийских пейзажах Никола де Сталя влияние византийской мозаики и русской иконы. Ж.-К. Маркаде считает, что красный фон пейзажа, скажем, напрямую заимствован у иконы. Об этом, кстати, не раз говорил мне и парижско-тарусский поклонник де Сталя, известный художник Эдуард Штейнберг…
После возвращении из своего путешествия де Сталь создает целую серию сицилийских пейзажей, среди которых наиболее известны виды поразившего воображение художника Агридженто. Картины эти волнуют поклонников живописи де Сталя новой колористической смелостью. Как выразился мой парижский сосед-художник Александр Аккерман (один из многих русских поклонников де Сталя), в этих пейзажах де Сталь утверждает собственную живописную скрижаль, проявляя некое ницшеанское пренебрежение традиционной живописью. На этих пейзажах полуденное небо предстает черным или ярко-зеленым.