Пощады не будет никому
Шрифт:
— Негоже, я сам понесу. Моя ноша мне не в тягость.
Каждый должен нести свой крест, сынок, — Михара погладил по плечу Чекана. — Так что ты уж извини меня, я сам понесу.
С чемоданчиком в руке он спокойно направился к выходу, даже не обращая внимания на то, где сейчас Чекан — сзади или сбоку. Он был сейчас самодостаточен, знал свою цену в этом мире, и ничто не могло поколебать его убеждений и уверенности в своих силах. Чекан, как младший, шел чуть сзади.
Борис подогнал машину ко входу, лишь только увидел
«Так вот он какой, Михара!» — Борис, опустив стекло, смотрел в решительное, тяжеловатое лицо Михары, который, задрав голову, взглянул на небо, на крупные хлопья снега, похожие на размоченный белый хлеб, брошенный рыбам в аквариум, и поежился. Глаза Михары казались еще более холодными, чем зимнее небо. Таких людей Борис побаивался. Этот убьет не моргнув глазом, убьет не руками, убьет словом. Скажет — и человека не станет, он исчезнет как дым, растворится в пространстве, словно его никогда и не существовало.
Борис выскочил, открыл заднюю дверь.
— Не суетись, сынок, — сказал Михара, отстраняя водителя и бережно ставя свой видавший виды чемоданчик на кожаную обивку сиденья.
Чемоданчик был грязный, и на коже сиденья остались пятна. Но это ничуть не смутило Михару.
— Что это у тебя там? Никак, слитки золота? — задал вопрос Чекан, хотя и понимал, что лучше ничего не спрашивать, а Михара, если сочтет нужным, сам все пояснит.
— Лучше, — сказал Михара, — там хлеб тюремный.
Хочешь, угощу?
Чекан даже не знал, что ответить. Сказать «нет» — обидится, сказать «да» — Михара может рассмеяться или скажет «успеешь еще попробовать». Он неопределенно пожал плечами, дескать, задурил старик.
«Ну да ладно, время все расставит на свои места, и ты, Михара, еще сможешь убедиться, что твоя наука пошла мне впрок, смогу и я быть тебе полезен».
Михара сел, расстегнул пальто, под которым открылся толстый, ручной вязки свитер с высоким, под горло воротником, раздвинул шарф.
— Эх, хорошо, мягко! Ну трогай, малыш, — Михара указательным пальцем, как стволом пистолета, ткнул в плечо Бориса, и тот, словно бы от этого получил сильный толчок, мгновенно сорвал автомобиль с места.
А Михара лишь усмехнулся, сверкнув золотыми зубами. Затем он взял чемоданчик.
— Дай-ка платочек.
Чекан выхватил из кармана дорогого пиджака чистый платок и подал Михаре. Тот придирчиво осмотрел квадратный кусок ткани, понюхал, вытер грязный чемодан и лишь после этого поставил его на колени. Затем опустил стекло в машине и выбросил платок на дорогу.
— Так говоришь, хлеба не хочешь? Сытно, наверное, живешь?
— Да не бедствую, — признался Чекан, — цинги не предвидится.
— Витаминов, значит, получаешь достаточно? — Михара посмотрел на Чекана, затем на водителя.
Чекан кивнул, дескать, это свой человек, надежный и проверенный.
«Свой так свой», —
Поднял крышку. На крышке чемодана с внутренней стороны были наклеены вырезки из старых журналов и фотографии.
— Никого не узнаешь? — кивнув на фотографии, спросил Михара.
— Почему же, узнаю. Вот Резаный, вот ты молодой, а вот я пацан.
— Верно, — похвалил Михара, расстегнул ремешки, толстые, кожаные, старомодные, с металлическими пряжками, сунул руку под одежду и вытащил что-то завернутое в белую ткань. Закрыл чемодан, устроил его перед собой как столик и только после этого развернул белый сатиновый платок в мелкий горошек и крестики. В платке оказались буханка черного, как земля, хлеба и круглая, словно яблоко, луковица.
— Нож? — спросил Чекан.
— Зачем нож, за царским столом хлеб не режут, его ломают, — сказал. Михара, разламывая черную буханку надвое.
Вот здесь и произошло то, ради чего весь этот ритуал Затевался. Внутри буханки находилось что-то величиной с грецкий орех, завернутое в пергаментную бумагу. Михара бережно развернул ее.
— Глянь-ка сюда, — и на ладонь Чекана, гладкую и холеную, лег тяжелый камень, похожий на сгусток застывшего стекла.
Чекан вопросительно взглянул на Михару. Тот краешком губ улыбнулся, затем сдвинул брови, мол, это именно то, о чем ты подумал. Чекан удивленно и восторженно покачал головой.
Михара двумя пальцами взял камень и абсолютно равнодушно положил его в карман пальто — так, как бросают туда одноразовую зажигалку или коробок спичек. После чего у Чекана сложилось впечатление, что этого добра у Михары полный чемоданчик, стоит лишь пошарить рукой под чистой одеждой, под теплыми носками, под шерстяным бельем.
Михара не замедлил воспользоваться папироской. Вытряхнул одну из коробки, постучал мундштуком по косточке указательного пальца, затем дунул, прочищая воздушный фильтр. Замысловато сломал мундштук в двух местах, сунул в рот. Чекан лишь успел услужливо щелкнуть золоченой бензиновой зажигалкой, украшенной гравировкой, поднес пламя к папиросе.
Михара затянулся.
— Ну, что у вас тут новенького? Говори, — голубоватое колечко дыма вылетело из его рта, украшенного двумя золотыми зубами.
— Сам разберешься, — небрежно сказал Чекан. — В общем, все как было. Только денег крутиться стало куда больше.
— Это хорошо, — спокойно заметил Михара, отломив один кусочек хлеба, сунул в рот, пожевал. — Попробуй, вкусный хлеб, специально для меня испекли, вместе с камнем в печку совали.
Чекан тоже отломил немного корки, пожевал, затем слизнул с кончиков пальцев крошки и поежился.
— Что, не любо вспоминать? — задал каверзный вопрос Михара.
— Отвык я уже от такого хлеба.