Пошлые истории
Шрифт:
– Мам, не сердись. Я просто остался ночевать у друга, которому помогал. И кажется, пока возились со всем этим делом, переохладился и простыл немного, – прохрипел Яша, появляясь в столовой в шортах, шерстяных носках и шерстяном шарфе. – Кхе-кхе.
– Бедный ты мой! – мать подошла к Яше и поцеловала его в лоб. На лице у нее отражалось глубочайшее облегчение. – Я уж думала… слухи-то ходят, а ты нас со своей девочкой все никак не познакомишь. Меня Лёвушка тут уж убедил, что ты совсем не причем и слухи эти только гнусность, гнусность.
Вошел Лёва,
– Упс, какой я неловкий, – причмокнул он и, как будто бы спотыкаясь, содрал с Яши шарф.
– Это что еще такое?! – прорычала мать голосом, которым можно было напугать сатану. Яша почувствовал меткий удар на удивление сильной аристократической руки по затылку. – Ты! А я-то думала! Другу он помогает!
– Я только что сказал, я действительно помогал другу! Но ты не представляешь, насколько тяжело чинить карбюратор! И как это больно, когда тебе рикошетит от него по рукам и шее ремни.
Мать на секунду задумалась. Она буравила младшенького материнским рентгеном. Нет, Яша не мог так хладнокровно врать. Да и что она знает обо всех этих машинах…
По факту, она знала чуть больше Яши. Яша едва ли знал, где торчит щуп для проверки уровня масла.
Казалось, опасность готова миновать. Мать остывала. Яша молился. И понимал, что отныне будет врать только о том, о чем имеет малейшее представление.
– Если ты сейчас скажешь, для чего нужен карбюратор, я тебе свою машину подарю, – серьезно бросил Лёва.
И тут-то материнский рентген идентифицировал у Яши смертельную потерянность. Замигали красные лампы, закричала сигнализация.
– …ах ты сученыш…
И Яша побежал прочь.
Прелесть утра воспета не одним поколением поэтов. Признанных и бездарных.
Яша брел по каким-то невнятным переулкам. Где же красота твоя? Утро было тем, что осталось от ночи. Утро перестало быть началом нового дня. Перестало быть дверью в жизнь успешнее и красивее, в тот самый «понедельник», на который молятся все, жаждущие лучшей доли. Утро было последствием ночи. Асфальт был усеян осколками, кругом валялись пустые бутылки. Местами – презервативы. Кому могло прийти на ум заниматься любовью на улице в первые заморозки? На остановках пытались отоспаться бомжи. Местами блевотина подсохла, а вот поблизости от мест с afterparty была еще свежая. Яша чувствовал себя этой еще не высохшей блевотиной.
Он шел, смотрел на это медленное, ленивое утреннее солнце. Казалось, оно светит с каким-то отвращением. Нехотя, по вселенскому принуждению. Будь его воля – оно бы отвернулось от этих загаженных мест с людьми с загаженными душонками. Яше было противно, как и солнцу. Солнце презирало Яшу – и Яша презирал себя. Впрочем, возможно, жить ему осталось не так долго. Он вспоминал отвратительную сыпь и думал – всё. И жизнь неслась перед глазами. Ему было всегда сложно жить рядом с Лёвой. Тот вечно дерзал высоко! А Яша довольствовался, чем было. Лёва всегда знал, что сказать, как пошутить, где обойти правила. А Яша боялся мало-мальски преступить законный ход дел и все больше молчал. Лёва иногда дразнил его. Но легонько. Так, цеплял, царапал и пускал. Эх, Лёва. Какой же ты классный. Теперь еще и эта премия… Мне бы так.
Ноги вынесли Яшу к дому Галины. Она открыла, указательный палец приложен к губам, у уха телефон.
– …нет. Прости, конечно, но я скоро пойду в грязные приемы, типа шантажа. Думаешь, мне есть смысл шутить? Ты, конечно, подумай сам. Но терпение мое лопается. И я тебя уверяю, я могу запросто сделать так, что ты отдашь все, что получал до этого. Чао. …и что мы какие унылые?
Яша понял, что она обращается уже к нему.
– Галь, надо проверяться идти.
– Чего?
Яша страдальчески вздохнул. Теперь он понимал тех, кто идет на казнь. Тех, кто уже точно знает, что остались считанные мгновения.
– Сыпь у меня. Отвратительная.
– Штаны сними.
– Зачем?
– Сжечь их хочу. Мода на неловкие блестящие штанцы прошла уже четыре года как. Как ты думаешь? Сыпь показывай.
– Неловко как-то…
– Серьезно?
– Да. Ну так иди в ванную и сфоткай. Фото покажешь.
Яша покорно ушел в ванную, как на эшафот. Второй раз за утро его личное пространство было наглым образом было проигнорировано. Галина деловито провела осмотр.
– И какой ты поставил себе диагноз?
– Я подумал, гепатит. Но, с другой стороны, может быть, это герпес или хламидии…
– Когда день рождения у тебя?
– 5 апреля… а что?
– Да подарю тебе учебник по биологии. Малыш, вот здесь, – она обозначила пальцем области поражения, – это потница. А вот это, – отлаженный жест, – дерматит. Средства контрацепции менять не стоило. Аллергия у тебя на дешевый толстый латекс. Нежный ты слишком. Так что пока не умираешь. Разве что от стыда. Супрастин на вооон той полке. Там же магранцовка. Слабый раствор сделаешь и вперед обрабатываться.
Она повернулась и исчезла у себя в комнате. Яша натянул штаны и растерянно начал выполнять команды. В дверь позвонили. Яша медленно размешивал марганцовку, с упоением наблюдая, как она растворяется, оставляя витьеватые следы в воде.
Выскочила Галя – или нет. Из комнаты выбежала девушка в строгой юбке и блузе, с пучком и в очках, лиловые, как марганцовка, губы.
– А кто тебя, блин нахрен, в гости звал? Или ты с ключами?
Яша знал, что подслушивать нехорошо и с отчаянной сосредоточенностью мешал марганцовку.
– Ключей нет. Как и тачки. Но поговорить надо, Галь.
Драматичный звон стекла заставил говорящего осечься. Яша, услышав голос Лёвы, уронил банку с марганцовкой.
– Сукины вы дети…– прошипела Галя.
– Маму не трогай, – невольным хором отозвались дети.
– Пол мой! У меня линолеум не высшего качества, сейчас это пятно рыжим будет! – она швырнула в Яшу половой тряпкой. – Идем, поговорим, если есть, о чем. Да. И вы оба: у меня пересда через полтора часа. Ускоряйтесь. Выходим через полчаса.