После бала
Шрифт:
— Вы обратили внимание на то, — сказал он, — что все участники сегодняшнего бала были в белых перчатках? Вы, я, все?
— Хотелось бы знать почему? — Она отвернулась.
— Я хотел спросить об этом у вас.
Мерно покачивавшийся трамвай все глубже и глубже погружался в пучину постепенно сгущавшегося тумана. Он долго смотрел на ее собранные в узел темные волосы и наконец спросил:
— Простите, как вас зовут? Помнится, там, в зале, вы назвали свое имя, но оркестр играл так громко, что я, к сожалению,
Ее губы едва заметно шевельнулись.
— Простите? — переспросил он.
Ее губы шевельнулись вновь.
— Вот мы и приехали, — сказала она.
— Если вас интересует мое имя, то я могу назвать его хоть сейчас…
— Мы уже приехали, — повторила она, отмахнувшись от него и направляясь по проходу между сиденьями к выходу, и была уже на полдороге к двери, прежде чем до него дошло, что она ушла и что состав замедляет ход.
Он увидел огни за окном, дверь с шипением растворилась, и он не поспел за своей спутницей, чтобы, выйдя первым, помочь ей сойти. Но наконец он встал рядом с ней, и прозвучали колокольчик и клаксон, и огромный ночной трамвай исчез в ночи, а она все стояла и смотрела на звезды.
— Мне кажется, нам следовало бы сойти с дороги, — сказал он. — Мы мешаем движению.
— Здесь нет машин, — спокойно ответила она, направившись к обочине.
Он поспешил вслед за ней.
— Вы только на меня не обижайтесь.
— Безлунная темная ночь… Как я ей рада… Настоящая романтика.
— Мне всегда казалось, что луна и лунный свет…
— Ни луны, ни света, — оборвала она его. Так лучше всего.
Она переступила через бордюр и двинулась по дорожке, ведущей к ее жилищу, которое находилось на втором этаже четырехквартирного дома.
— Тихо, как мыши! — прошептала она.
— Да!
— Говорите потише!
— Да, — повторил он шепотом.
Они уже стояли на лестничной площадке. Увидев, что она сняла туфли, он сделал то же самое. Пройдя несколько шагов, она обернулась и, убедившись, что он несет ее туфли, повторила:
— Как мыши!
И стала бесшумно подниматься по лестнице. К тому времени, когда он добрался до площадки второго этажа, она была уже в своей квартире, состоявшей из просторной гостиной, в центре которой стояла большая двуспальная кровать, небольшой столовой и кухни. Дверь ванной комнаты беззвучно закрылась.
— Что вы там стоите?
Он расценил эти слова как предложение снять смокинг. Немного подумав, он снял с себя манишку и воротник и, еще немного поколебавшись, отстегнул подтяжки, стянул брюки и повесил их на спинку стула, обнаруженного им в полутемной, освещенной лишь тусклым светом ночника комнате. Но оставшись только в нижнем белье и носках, он, не получая ясных указаний, заметался в нерешительности, то направляясь к кровати, то отступая от нее.
— Вы уже на месте? — послышалось из-за двери.
Он посмотрел на кровать.
— На месте? — спросила она еще раз очень тихо.
Он подошел к кровати, ответил: «Кажется, да» — и лег. Пружины откликнулись мягким звоном.
— Да! — сказала она.
Дверь ванной открылась, и показался высокий силуэт. Прежде чем он мог хорошо разглядеть фигуру, свет погас.
— Надеюсь, вы закрыли глаза?
Он молча кивнул. В следующее мгновение она уже лежала рядом.
— Откройте глаза.
Он открыл глаза, но, как и тогда, в трамвае, не сумел разглядеть ее лица, только там она все время отворачивалась от него, так что он видел лишь ее силуэт на фоне окна, а здесь она хотя и повернулась к нему, но так пригасила ночник, что виден был только холмик тени, лишенный деталей.
— Добрый вечер, — сказала она.
— Добрый вечер.
— Как долго мы ехали…
— Слишком долго. Я едва дождался…
— Ничего не говорите.
Он вновь посмотрел на длинную тень, лишенную ясных очертаний.
— Но…
— Молчите.
Он вздохнул и замолчал, предоставив право говорить ей.
— Говорят, если хочешь написать рассказ, не определяй заранее его тему. Пиши — и только. Когда напишешь, узнаешь о чем. Так что… не надо ничего говорить.
Это была ее самая длинная тирада за весь вечер. Теперь она молчала. И как бы без всякого ее вмешательства погас ночник.
Он уловил какое-то едва приметное движение и услышал, как что-то мягкое упало на пол. В следующее мгновение он понял, что это были ее белые перчатки. Она сняла свои перчатки.
С удивлением он подумал, что единственная одежда, которая на нем еще осталась, это его перчатки. Но когда он попытался снять их, обнаружилось, что он как-то уже их стянул. Теперь его руки были открыты и уязвимы.
— Ничего не говорите, — прошептала она, придвигаясь к нему. — Ответьте только на один вопрос…
Он озадаченно кивнул.
— Скажите, — прошептала она еле слышно. Он так и не мог рассмотреть ее лица, по-прежнему казавшегося ему бледным таинственным отражением, которое он видел в окне ночного трамвая, темным силуэтом на фоне телевизионного экрана с мелькающими ночными программами. — Скажите, сколько вам лет?
От изумления он разинул рот, его охватила паника. Она повторила свой вопрос. И внезапно ему открылась простая и поразительная истина. Он зажмурил глаза, прочистил горло и пробормотал:
— Мне…
— Да.
— Мне восемнадцать, в августе будет девятнадцать, рост пять футов восемь дюймов, вес сто пятьдесят фунтов, волосы темно-русые, глаза голубые. Не женат.
Ему показалось, что он слышит, как она мягко повторяет, подобно эху, каждое его слово. Она придвинулась еще ближе и прошептала:
— Скажи это еще раз.