После бури
Шрифт:
— Это кузнеца-то?
— Да. Озлобился шибко. Прямо на рожон лезет. Мастера побил. Мужик-то он боевой…
— Нет, Миша, заходить я не буду. Вы действуйте, а я прямо пройду на Доменный угор.
— Кузнецовскую шахту найдешь? Она близко от дороги. Как на Кижье сворачивать.
— Найду, — уверенно сказал Орлов и вздохнул. — Очень меня беспокоит Зотов. Хороший он мальчишка.
— Весь в отца! — согласился Денисов и тоже вздохнул.
Под горой послышались голоса и смех. Видимо, из гостей возвращалась целая компания.
Когда
— Ты долго еще носом шмыгать станешь? Утрись! Распустила нюни! Безобразить она умеет, а как ответ держать, так сейчас в слезы…
Девочка вытерла концом платка мокрые глаза и посмотрела на околоточного.
— Ты меня за решетку посадишь? — жалобно спросила она.
— Посажу, если станешь ревить, — Кандыба так и говорил “ревить”. — Не люблю я, когда бабы слезами допекают, — несколько мягче проворчал он. — Лучше бы ругались.
С этими словами Кандыба подошел к печке и потрогал теплые кирпичи.
Видимо, этого ему показалось мало. Держась левой рукой за затылок и стараясь не сгибаться, он присел перед топкой и подбросил дров.
— Я дяде Васе скажу, что ты меня посадил, — вздыхая и всхлипывая, протянула девочка.
— Да разве я тебя посадил? — как можно вразумительнее сказал Кандыба. — Тебя Аким Акимыч посадил. Господи?! Кутырин! Заруби себе это на носу. Господин пристав!.. А я не виноват. Я человек казенный.
После ухода пристава у Кандыбы было время подумать, и он, как всякий трусливый человек, в своем воображении нарисовал довольно мрачную картину возможных последствий в связи с задержанием девчонки. Девчонка расскажет матери, та прибавит от себя и перескажет другим. Скоро все на копях узнают, что он — Кандыба — сажает невинных детей, бьет их, пытает… Да мало ли чего еще могут наговорить!
Напуганный восстанием, околоточный постоянно дрожал за свой дом, корову, за нажитое добро, за собственную жизнь. И он понимал, что дом его загорится по “неизвестной” причине или в темном переулке вдруг кто-то ударит его по затылку, да не поленом, как сегодня, а топором. Теперь он стал “царской собакой”, а с царем у рабочих особые счеты. “Кровавое воскресенье” они ему никогда не простят.
“Приставу что! — думал Кандыба. — Сегодня он здесь, а завтра уехал. А вот каково тут мне жить?”
— Кандыба, пусти-и… — снова плаксиво попросила Маруся.
— Да как я тебя могу пустить, когда велено не пускать? Я же человек маленький. Мне что прикажут, то я и должон сполнять.
— Пусти, Кандыба-а!.. — протянула девочка.
— Тьфу ты, неладная! Вот и толкуй с ней! Зарядила одно: пусти да пусти! Просись у пристава. Вот он уже скоро придет.
С минуту Кандыба ждал и, видя, что девочка молчит, заговорил ворчливо-дружелюбным тоном.
— Зачем ты с угланами водишься? Ты девочка. Матери должна помогать, а ты что делаешь? Безобразишь! Матери-то тяжело сейчас…
Маруся не слушала околоточного. Грустно опустив голову, она сидела на скамейке
— А ты убивец! — неожиданно сказала девочка, зло блеснув глазами.
— Что-о?
— Ты брата убил!
В первый момент околоточный растерялся и не знал, как поступить. Появилось желание отодрать девчонку за уши, но он удержался.
— Да разве я его убил? Его каратели убили.
— Нет, ты-ы… — упрямо протянула она.
Кандыба как можно страшнее вытаращил глаза и, постучав пальцем по столу, гаркнул:
— Замолчать!
Но девочка не испугалась. Каким-то детским чутьем она угадывала, что Кандыба ей ничего сделать не может. Вместо страха на лице ее появилось вызывающее выражение.
— А ты царская собака. В полиции служишь.
Кандыба ударил кулаком по столу и крикнул:
— Молчать, говорю!
Маруся почувствовала, что попала в самое больное место, и не унималась.
— Тебя все равно в шурф спустят… Вниз головой… Вот погоди ужо. Тятька вернется…
— У-у-у… змееныш! — только и нашелся что сказать околоточный. — Вернется он, дожидай!
То, о чем так часто думал Кандыба и чего боялся больше всего, девочка высказала вслух. Ясно, что она повторяла чужие слова, слова взрослых. Значит, о нем говорили и что-то ему готовилось. “В шурф… головой вниз”, — вспомнил он, и сразу стало жарко. Шурфом называют глубокие колодцы, которые роют геологи-разведчики, разыскивая каменный уголь, руду и другие полезные ископаемые. В окрестностях много таких шурфов. Края их заросли молодой порослью, и для того, чтобы туда не провалился скот или люди, они загорожены жердями. В шурфы бросали убитых во время восстания рабочих, и ходили слухи, что среди убитых были и раненые. Живущие поблизости слышали глухие стоны из-под земли.
Маруся видела, что Кандыбе не по себе, и с поджатыми губами, зло смотрела на него. И было в этом взгляде что-то такое, что напоминало околоточному жену, когда та сердилась.
— Глупая ты, глупая! Да разве можно такие слова говорить! Подумала бы ты, что мелешь-то. Да за такие слова, знаешь, что тебе будет? На каторгу сошлют.
— А вот и не сошлют. Я маленькая.
— Маленькая! Там не посмотрят, что ты маленькая. “В шурф, вниз головой”. Ай-ай-ай! Болтаешь языком. От кого ты это наслушалась? Про шурф-то?
— Ни от кого! — опустив глаза, сказала Маруся. Она почувствовала, что наговорила лишнее, и если Кандыба пожалуется приставу, то ей попадет. Да и не только ей. Она маленькая и за нее должна отвечать мать.
— Я зна-аю! — протянул Кандыба. — Я все знаю. Денисов это говорил.
— А вот и нет.
— А кто же?
— Все говорят.
— Врешь, змееныш!..
В это время в сенях раздался топот многих ног и голос пристава:
— Подождите здесь!
Кутырин вошел один и, потирая руки, взглянул на сидевшую возле печки девочку.