После долго и счастливо
Шрифт:
Я утыкаюсь лицом в подушки.
— Боже, это так… так больно, бл*дь. Я сказал ему, что хочу суметь простить его. Что может, однажды смогу. Но… не сейчас. Прямо сейчас это причиняет боль. Исключительно боль.
— Потому что всё сложно. Потому что любовь не прекращается и не начинается по нашему велению. Он причинил нам боль в такой манере, которая должна быть непростительной, но любовь делает всё беспорядочным. Со временем ты разберёшься. И если ты не захочешь видеть его, если не сможешь простить, ничего страшного. Значит, так правильно для тебя.
—
Мама встречается со мной взглядом.
— Я не уверена, Эйден. Всё, что он сделал, устроившись к тебе на работу — это разрушило наше доверие. Снова.
Я вздыхаю, переплетая наши пальцы.
— Мне больно, что ты скрыла это от меня, что виделась с ним без моего ведома. Почему ты мне не сказала?
— Потому что мне нужно было защитить тебя, — резко говорит она. — Потому что я ещё не была уверена, что он безопасен, что его трезвость продержится долго. Я не могла вынести мысли о том, что я верну твоего отца в твою жизнь, а потом он опять запьёт и подведёт тебя. Когда я начала подумывать о том, чтобы поговорить с тобой, убедилась, что он останется трезвым, момент был неудачным. Я меньше всего хотела швырять в тебя твоего отсутствующего отца-алкоголика в завязке, когда ты утопал в работе, и твой брак проходил непростой этап.
Моя рука выпускает её ладонь.
— Ты знала?
— Естественно, я знала, Эйден. Я понимаю, моя память уже не та, что прежде, но глаза-то у меня на месте. Фрейя была грустной. Ты был отрешённым и напряжённым. Перед отъездом на Гавайи напряжение между вами можно было ножом резать. И даже несколько месяцев назад, когда вы приезжали похлопотать вокруг меня, было очевидно, что всё не в порядке.
Мама хмуро смотрит на меня.
— Так что да. Я не сказала тебе, что общаюсь с твоим отцом. Пока я не была уверена, что ты сумеешь справиться, и что самое важное, пока я не убедилась, что он заслуживает, чтобы ты знал. И что он сделал? Сказал, что нарушил своё обещание оставить тебя в покое и устроился на чёртову работу в колледже.
— Это было неделю назад. Я сказала ему, что он смыл в унитаз всё то доверие, что мы выстроили. Игнорировала его звонки, пытаясь придумать, как сказать тебе, и что сказать, не разрушив всё и не расстроив тебя, особенно учитывая всё, что ты переживал. Я определённо не собиралась беспокоить тебя на Гавайях… — она прерывисто выдыхает. — Я сказала ему, что он немедленно должен найти новую работу. Я не могла допустить, чтобы он и дальше делал это с тобой. Я решительно настроилась сказать тебе, как только у вас с Фрейей всё станет получше. Я рассчитывала, что он скроет это от тебя. Но похоже, я его недооценила.
— Недооценила?
— А что? Ты думаешь, он хотел тебе сказать? Думаешь, ему это далось легко? Сокрушить все те крохотные шансы на твое доверие, признавшись, что он сделал?
— Я не знаю, мам, — я тяжело вздыхаю. — Я так запутался.
Она аккуратно кладёт ладонь на мою спину и начинает гладить успокаивающими кругами.
— Тебе необязательно находить все ответы прямо
Я глухо смеюсь.
— Ну да.
Мама пристально смотрит на меня.
— Почему ты так говоришь?
Я рассказываю маме про свой эпичный срыв дома, уткнувшись лицом в ладони и ненавидя себя.
— Тебе не нужно говорить мне, что я среагировал излишне резко. Я уже знаю.
— Хорошо, — говорит она отрывисто. — Потому что это была первоклассная катастрофизация. Она два дня принимает таблетки, и внезапно это означает, будто она решила, что ты безнадёжная тряпка, и всё ваше выстроенное доверие рухнуло?
Я стону и стукаюсь головой о подлокотник дивана.
— Это ранило, мам. Я хотел, чтобы она доверяла мне непростые вещи, верила, что она может мне рассказать, и я не слечу с катушек нахер.
Мама наклоняется и произносит уголком рта:
— А потом ты всё равно слетел с катушек нахер, да?
Я снова стону.
— Да.
— Вместо того чтобы посочувствовать тому, как чувствовала себя Фрейя, все эти месяцы надеявшаяся, что ты доверишь ей свои тревоги?
Моё нутро сжимается.
— Да.
— Угу, — мама шмыгает носом. — А теперь слушай. Ты бы не среагировал так, если бы Том не сбросил на тебя эту бомбу. Я уверена, что после встречи с ним у тебя случился один из твоих приступов?
Я киваю.
Она с любовью похлопывает меня по боку.
— Бедняжка. Значит, это тебя спровоцировало. Твоя тревожность — это коварная штука, Эйден. И она накручивает тебя. Когда ты паникуешь, и чёрт возьми, даже какое-то время после этого ты не можешь мыслить связно. Ты нестабильный и срывающийся, но по весомой причине, дорогой.
— Фрейя пробыла с тобой более десяти лет, и она это знает. Уверена, она прекрасно понимает, почему ты расстроился, хотя я готова поспорить, что она также переживает за тебя и испытывает боль. Утром поезжай домой. Скажи, что сожалеешь. Исправь всё в своей эйденовской манере.
Я тру лоб, моё сердце скручивает сожалением и печалью.
— Некоторые вещи не так просто исправить.
Мама сжимает мою ладонь.
— Я никогда и не говорила, что это просто, милый. Так уж всё устроено. Люди, которые любят друг друга, тоже причиняют друг другу боль. Важно то, что они учатся и изо всех сил стараются больше не причинять друг другу боль в такой манере.
Я сажусь, моё сердце бешено колотится. Мама права.
Мне надо поехать домой. Мне надо сказать Фрейе, что я сожалею, заверить, что эта маленькая боль, что она мне причинила, вовсе не является неизгладимой. Я встаю, шарю по карманам в поисках ключей.
— Мне надо вернуться. Надо извиниться…
Мама останавливает меня и тоже встаёт.
— Эйден, ты устал. До дома ехать час. Останься здесь, переночуй. Завтра проснёшься пораньше и поедешь обратно.
— Не могу, мам. Только не тогда, когда она одна и страдает. Мне надо домой.