После града
Шрифт:
— Би-ис!..
— Повтори-ить!..
— Би-ис!..
…Выходя из клуба, майор Шикин сказал подполковнику Ремневу:
— А молодец наш Шелест, раскачал комсомолию.
— Молодец, — довольным голосом подтвердил комбат. — Живая душа парень, ничего не скажешь.
Роты с песнями расходились от клуба.
Василий вышел последним, загляделся на звезды. Прислушался. И в хрусте снега под шагом удалявшегося строя почудился ему шум поезда.
— Едет… — сказал вполголоса.
На осенней дороге
Добрый час простоял я у незнакомой развилки дорог, поджидая попутную машину. Мне сказали, что хотя и не часто, но машины все-таки ходят здесь, с трудом одолевая те сорок километров, которые отделяют Сосновку от Зеленовязовского лесопильного завода.
А дорога здесь, как я вскоре убедился, в самом деле тяжелая: выбоина на выбоине, скос на скосе. В низинах же и на размытостях — матово-смоляные заводи грязи. И как угадать шоферу, что кроется там, под этой вязкой топью, — твердый грунт или метровой глубины впадина? Потому и рулит водитель на авось. А чуть зазеваешься — грузовик сползет колесом так, что в вязкой черной жиже скрываются подфарники. Буксуй тогда, поминай чертей с матушками…
Приехал я в эти места по просьбе своей племянницы, которую не видел ровно восемь лет. Путь от Брянщины до нашей енисейской глуши неблизок и нелегок. А Машенька к тому же все училась. Сначала в школе, после — в ремесленном. Потом стала работать и опять учиться — в вечернем техникуме. Так и пролетело восемь лет.
А теперь письмо от нее пришло. Радостное такое. Буковки, кажется, так и прыгают в нем. Я его наизусть запомнил. Пишет: «Выхожу я, дядя Михей, замуж. За кого? Ты его не знаешь, и я не стану описывать. Для меня он лучше всех, а вообще — обыкновенный человек. Приезжай на свадьбу — посмотришь. Обязательно приезжай. Это наша совместная просьба. Ждем тебя очень…»
Как можно было не уважить такую просьбу? И вот — я в окрестностях Зеленого Вяза. Поезд, несколько суток качавший меня на полке плацкартного вагона, уже давно ушел, над приткнувшимся к железной дороге унылым косогором быстро растаял его серый дымок.
Я стоял на пригорке, чтобы дальше было видно в сторону Зеленого Вяза. Туда убегала разбитая ненастьем дорога; черной лентой петляла она промеж озимых хлебов. А пропадала где-то там, откуда выступал негустой, по-осеннему унылый березнячок.
Из него-то, этого березнячка, и выползла — увидел я — какая-то горбатенькая и неповоротливая трехтонка. Накреняясь то вправо, то влево, то вдруг тыкаясь носом в колдобины, она шла и, казалось, принюхивалась к дороге, стараясь выбрать места потверже и понадежней.
Выглядел грузовик неказисто. Залепленный грязью, с покореженными крышками, он будто только что вышел из тяжелой фронтовой переделки.
Я успел промокнуть весь до нитки и с нетерпением ждал, когда наконец укроюсь в кабине этого грузовичка. Еще издали мне удалось рассмотреть, что рядом с шофером никого не было.
Машина с воем и фырканьем взобралась на пригорок, я «проголосовал», и шофер, поравнявшись со мной, остановил машину.
— До Сосновки не подбросишь?
— Садись, что с тобой поделаешь, — громко отозвался шофер.
Он открыл дверцу и, пока я садился, с сочувственной улыбкой рассматривал меня.
Поздоровавшись, я тоже глянул на него, но не нашел в этом парне ничего примечательного. Под реденькими, цвета вылинявшей рогожи бровями — серые глаза. Приветливые и в то же время с тенью не то разочарования, не то обиды. На висок из-под форменной армейской фуражки раскосмаченной прядью выбились светлые волосы. Лоб и щеки обветрены. Над карманом вылинявшей гимнастерки — комсомольский значок.
Встретив мой взгляд, шофер отвернулся, включил сцепление и тронул машину. Задрожав всем корпусом, трехтонка послушно покатилась под гору. На смотровом стекле еще живее закопошились серыми пузырьками дождевые капли, которые тотчас смазало «дворником».
— К вечерку-то причалим? — спросил я, отмечая про себя, что мой сосед, пожалуй, слишком молод. Правда, синеватая татуировка на запястье его правой руки говорила, казалось бы, о другом. Пронзенное стрелой сердце намекало, что перед вами не какой-нибудь мальчишка, а видавший виды «Сергей К.». В остальном же это был, по первому взгляду, совсем еще зеленый и не очень тертый жизнью юноша.
— К вечерку? — не поворачивая головы, переспросил Сергей и посмотрел на часы… — Вполне. Если, конечно, не приголубит какая-либо колдобина.
— Кто-нибудь вытащит, — бодро ответил я. — Свет не без добрых людей.
Сергей невесело улыбнулся и глянул на меня так, будто сидел перед ним не пожилой в морщинах и с проседью человек, а не успевший еще по-настоящему приглядеться к терниям жизни мамин сынок.
— А вы их много видели, добрых-то? — холодно спросил он.
— Случалось, — шутливо ответил я. — Вот и сейчас вижу.
Сергей не принял шутки, промолчал. А я опять к нему:
— Что ж ты, Сергей, так на людей обижен?
Он удивленно вскинул брови (откуда мол, тебе мое имя известно), потом глянул на татуировку, понимающе улыбнулся. Но заговорил резко и раздраженно:
— Не обижен я. За что на них обижаться? Только знаю, что каждый человек — прежде всего себе самому приятель…
Теперь в глазах его вовсю разгорелся огонек, который показался мне вначале неопределенным. Так обычно смотрит человек, если с ним обошлись черство и нечутко.
Сергей продолжал:
— Вот послали меня за сорок верст на этом драндулете. За тесом. И гляди-ка — шиш везу. На авось послали. А мне, может быть, сегодня, как глоток воды при смерти, дома надо быть. Вот и судите тут…
— Ты случаем рассержен, Сергей?..
— Случаем? — распаляясь, перебил он меня. — Да ежели хочешь, папаша, я тебе сто примеров назову. Вот третьего дня…
Сергей не договорил, что произошло третьего дня. Грузовик наш вдруг сильно накренился, запыхтел, раза два стрельнул из выхлопа и остановился. Шофер переключил скорость, и мотор заревел с новой силой. Но в ответ послышалось лишь отчаянное жужжание буксовавших задних колес. Я почувствовал, как машина, медленно оседая, все больше кренится вправо.