После града
Шрифт:
Я догадался, что Соломин — это солдат, к которому ехала невеста…
Цветы были по-рассветному заспаны и, казалось, тоже отдыхали. Казалось, едва прозвучит слово «подъем», они, как солдаты, проснутся, неповторимые в своей тонкой живой красоте, которая, видно, сродни красе человеческой.
И я уже почему-то не заспорил с самим собой. Я только опять подумал: да, если бы в номере, по которому я дежурил, рассказывалось об этих вот солдатах, его четвертая полоса не казалась бы очень тревожной…
Постскриптум
Рассказ
Здравствуй, Вера! Отвечаю на твое письмо и на твои вопросы об Игоре. Ты его любишь, я знаю. Но раз ты спрашиваешь о нем, я должен или отмолчаться или написать всю правду. Я выбираю второе, потому что молчать просто не могу.
Только сразу предупреждаю тебя: правда, о которой я собираюсь говорить, очень горькая. Как полынь. Или нет — еще горше. Мне кажется, что лучше целый год пить ежедневно по кружке полыни, чем один раз в жизни проглотить такую пилюлю. Словом, Игорь сбежал.
Сначала мы все думали, что случилась какая-то беда. Искали его в степи, обшарили каждую скирду, каждую ямку. А потом видим, летит к нам прямо по стерне на велосипеде Витька Заяц и кричит:
— Не старайтесь, ребята, он просто дал тёку! Дать тёку на Витькином наречии — значит удрать. Мы гурьбой к нему.
— Откуда знаешь? — спрашиваем.
— Так он же целую буханку хлеба с собой прихватил. Ту, что нам вчера с база привезли.
Чудаки мы, не догадались сразу провизию проверить. И потеряли на этом часа три драгоценного времени.
Понимаешь, Вера, в это утро как раз пошел дождь. А у нас зерно на току, правда, под соломой. Но разве это защита для хлеба?
Между прочим зерно чудесное. Кристаллы просто. Знаешь, такого лунного цвета. Будто каждое зернышко чьи-то мастерские руки вытачивали и шлифовали. Глянула бы ты только!
Кстати, из такого зерна (у нас тут и мельница неподалеку) была выпечена и та буханка, которую прихватил с собой Игорь. Когда мы внесли ее, еще теплую, к себе, так по всему общежитию сразу аромат пошел до головокружения.
Да ты сама знаешь, как бывает в доме от свежевыпеченного хлеба.
Ну а сегодня у нас в общежитии совсем другой «аромат» царит. Ходим все злые, друг другу в глаза не то боимся, не то стесняемся глядеть. Вот уже неделя, как стоит, точно хворая, под навесом машина Игоря. Шофер он, надо сказать, фартовый, ни одному из нас с ним не потягаться. И сколько он уже смог бы вывезти хлеба! А тут, что греха таить, без порчи не обходится: подгнивают кое-где вороха, внутри же от влаги и тепла прорастает зерно.
Мы сейчас работаем и ночью. Это Витька Заяц предложил. Колготной такой хлопец. Но молодец! А хлеборобство любит — фанатик. В тот день — в день бегства Игоря — он говорил:
— Братцы, в наших рядах образовалась дезертирская брешь: за нее и мы все в ответе. С нами ведь прилетела сюда перелетная птичка. Так вот: заштопать
Конечно, мы все согласились.
Но я, кажется, отклонился. Ты ведь спрашиваешь об Игоре. Что я могу сказать? Вот есть у нас Семен Дятлов. Мы его зовем Дятлик — за маленький рост и остренький, книзу, как бы птичий нос. Я, помнится, рассказывал тебе о нем, когда приезжал в краткосрочный. Ну, тот, что близнецов вынес из огня во время пожара. Ты еще тогда спросила у меня: «А ты бросился бы в огонь?» А я растерялся и не нашелся, что ответить.
Так этот Семен Дятлов вчера ухитрился сделать восемнадцать рейсов вместо пятнадцати плановых. А знаешь, что это такое по нашим тут дорогам?! Разбиты они, да еще дождиком посыпало, как на раны солью. Одним словом, развезло. Другой раз еще затемно сядешь в какую-либо колдобину, а только засветло выползешь.
Это у нас, у шоферов, называется «позагорать». Семен же ухитрился обходиться без «загара». Сейчас, когда я пишу, он спит. Крепко спит, что богатырь. Я как портрет тебе с него рисую. Он от меня через одну койку — через Игореву. Она пока пустует. Я предложил Семену перебраться поближе ко мне, но он отказался. Не хочу, говорит, на его место ложиться.
Так вот, одна рука у Дятлика закинута за голову, а вторая, правая, на одеяле. В запястье она вся мутно-оранжевая — пожар след оставил. И на щеке тоже следы ожогов. Эти почему-то сейчас синие. Может, оттого, что в тени. (Я самодельный абажур на лампу сделал, чтобы ему на лицо свет не падал.)
Ровно через час я должен его разбудить. А лег он… Сейчас скажу тебе точно… Да, два с половиной часа назад. Ровно в четыре утра он сядет за баранку. Перед этим скажет обязательно:
— Плесни-ка малость, Сережа.
Это значит, что я должен вылить на его неширокую, но крепкую спину ведро холодной воды. Мы все поеживаемся, а он только смачно так крякнет и обязательно процитирует что-либо на тему о здоровье, вроде:
Если хочешь быть здоров, Постарайся Позабыть про докторов…Последнее время, между прочим, эту привычку у Дятлика Витька Заяц перенимает. Он в отличие от Семена очень длинный и худой. И мы все смеемся, что на его спине хорошо бы золотой песок промывать: между ребер и вдоль позвоночника так бы и откладывались золотые крупинки.
Словом, Вера, живем мы весело и не унываем. А иначе, где ж тогда и силушку свою испробовать, на каком наждачке житейском характер проверить?
Ну а вы там как? Заречное наше, поди, все в багрянце. Я люблю, когда над родным селом эта медь осенняя нависает. Жаль, посмотреть сей год не удастся. Недосуг. Но ничего, вот спадет горячка наша, на недельку загляну домой. Как раз, видать, к первым инеям поспею. Думаю стариков своих сюда забрать — больно уж широкое тут раздолье.
А пока желаю тебе всего хорошего.