После инфаркта
Шрифт:
Поначалу Смирнов видел в своей старости и нечто положительное, ну, скажем, у него появится возможность не торопясь, без суеты обдумать всякого рода проблемы (к примеру - есть ли Бог?). Однако же оказалось, что и в роли больного пенсионера, инвалида второй группы, лишенного права состоять в каком-либо штатном расписании, суеты он все равно не миновал. Надо было стричься-бриться, отвечать на телефонные звонки и самому изрядно позванивать, гулять с внуками, беседовать со своими взрослыми детьми и уметь общаться со своей женой, иначе говоря - уметь полностью жене подчиняться. Жена в послеинфарктной его жизни вполне логично приобрела бесспорные права главнокомандующего
Кстати говоря, Смирнов был большим мастером снов, может быть, непревзойденным. Кто и чего ему только не снилось! И пейзажи самые разные арктические и тропические, и родители снились, и внуки - это понятно, но еще ведь и убийство Александра Второго видел во сне. И с Юрием Гагариным летал - правда, не в космос, но куда-то летал.
Кажется, после инфаркта Смирнов стал предпочитать жизни наяву жизнь во сне. Во сне он ни разу не чувствовал себя мертвым - а наяву то и дело. Во сне он не задумывался над будущим людей и животных, жизни вообще; жизнь становилась бесспорной, он не ждал в будущем худшего ни для себя, ни для кого другого.
Ну а к утрам он относился теперь более чем прохладно: что утро могло Смирнову предоставить? Какие такие радости или поучения? Кажется, уже говорилось, что он ждал от болезни-старости возможности вволю подумать. В течение всей своей предынфарктной жизни у него такой возможности не возникало. Хотя не было у него в так называемой сознательной жизни не то что дней, но и нескольких часов наяву, когда бы он ни о чем не думал...
Прежде - и в пятнадцать, и в двадцать пять, и в пятьдесят пять лет он не догадывался, что вот как раз сегодняшний, сиюминутный он станет когда-нибудь объектом долгих-долгих воспоминаний. Собственных и никому больше не свойственных, нередко - удивительных. Значит, по сути дела, он уже сейчас, сию минуту - воспоминание. Но ни это соображение, ни чувство близости к нему собственного небытия не мешали ему заниматься своим делом жить.
Он сознавал: люди к старости относятся по-разному. На Западе, пожалуй, считают, что старики впадают в неразумное детство, на Востоке - будто старики-то и есть самые мудрые люди. К самому себе Смирнов за решением вопроса не обращался. Заранее знал, что ничего ему это не даст.
Нечего и говорить, что Смирнов еще до вступления в старость догадывался о предстоящем ему исчезновении. Другое дело, что в разные периоды он по-разному относился к этой перспективе.
По правде говоря, постинфарктный период все-таки оправдал некоторые его надежды: появлялась возможность подумать о жизни. В целом. В формах, несколько, а то и порядком отвлеченных от повседневного бытия.
Он, например, понял, почему врачи лечат всех людей без разбора, а врачи ветеринарные, тоже почти без разбора, - всех животных.
Дело в том, понимал он, что Бог, будучи Высшим Разумом для человека, не исключал возможности существования некоего Разума и над Ним, причем не одного, а множества, все более и более высоких. Бог человеческий, извлекая бытие из небытия, вместе с жизнью вменял в обязанность каждой созданной Им твари, будь это мошка или слон, не говоря уж о человеке, избегать смерти всеми данными ей, твари, силами и средствами. Живи, да еще в обязательном, в обязательнейшем порядке. Конечно, среди людей, да и среди животных тоже китов, например, встречаются случаи самоубийства, но люди-то, живые-то, как к этому относятся? Что при этом думают? Наверное, спрашивают у Бога: а когда же Он Сам найдет нужным прибрать их к Своим рукам?
Обязанность же жить касается не только фауны, но и флоры тоже. Флора создала фауну, породив на Земле растительный слой не только ради самой себя, для своего собственного удовольствия, но и для времен будущих, для двуполых существ, противоположных миру споровому, бактериальному. Божественный Разум уже на стадии растительной готовил мир животный, мир донельзя одушевленный. Готовил - и приготовил: внутри Земли огненная лава, поверх лавы, километров тридцать - тридцать пять, слой грунтовый, еще сверху - метр, того меньше - слой почвенный. Снаружи - лава солнечная, а на этой тонюсенькой растительной пленочке, между двумя лавами-огнями, - жизнь. Да еще плюс ко всему - человеческая. Это какой же требовался Разум (какие Разумы?), чтобы именно таким образом все обустроить?
И надо же, чтобы человек разрушал это божественное творение - своим так называемым прогрессом! Который есть не что иное, как стимул к бесконечному возрастанию человеческих потребностей. Для всех организмов их потребности раз и навсегда определила природа, и только человек определяет их сам для себя, никого не допуская к этому занятию. Даже Бога.
Если в природе существуют ландшафты, то цивилизация создает ландшафты антропологические. Если в природе существуют реки, то цивилизация создает из рек застойные водохранилища. Ну а как же иначе - человек, он ведь царь природы? Ее высшее достижение?
Три четверти всех потребностей человека - потребность во все новых и новых источниках энергии. Природа и тут не поскупилась - вот она, естественная энергия: солнечная, ветры, морские приливы и отливы. Но... возни слишком много, чтобы сосредоточить эту рассеянную энергию в одном месте, в один кулак, как это делает человек. Хотел бы Смирнов посмотреть что получится с земным шаром ну хотя бы лет через пятьдесят? Через сто?..
Такая история... Такая, в представлении Смирнова, паскудная. Вернеетакой бесславный конец истории.
Все чаще и чаще в сознании Смирнова возникала не то чтобы сценка, а некий отвлеченный факт: не то он едет, плывет, летит куда-то, не то куда-то идет и вот на минуту, какое там, на секунду только закрывает глаза... В эту секунду он и не увидел того, что должен был увидеть, что увидеть ему с момента рождения было предначертано, что нужно для того, чтобы иметь моральное право умереть по своему усмотрению. Существовать еще будешь и без этого видения, но жить - нет. Жить-то ведь можно, лишь точно зная, что рано или поздно, но обязательно умрешь. Без такого знания жизни нет, человека нет. А ты свое видение проворонил!
Проморгав это видение в реальной жизни, Смирнов стал надеяться на сны: во сне привидится. Сон вознесет его высоко, сон покажет ему нечто такое, что никто никогда не видывал.
"Дай-то Бог!" - думал он теперь перед каждым сном, откладывая книгу и гася над головой свет. "Будет, будет!" - верил он. Неужели человеку не дано еще при жизни увидеть нечто ему предназначенное? Хотя бы восне?
А сны ему снились странные. Ну, например: на асфальте двух проспектов (обязательно этих двух - Ленинского и Ленинградского) произрастает пшеничка: тощие колоски-заморыши, зернышки щуплые, стебельки тонюсенькие. Смирнов их рассматривает внимательнейше, так, что и его тоже начинают рассматривать прохожие, главным образом пожилые женщины.