После либерализма
Шрифт:
В период между 1848 и 1914 гг. о Либералах — Либералах с большой буквы «Л», которые воплощали идеи либерализма как идеологии с маленькой буквы «л», — можно было сказать, что все это время они находились в постоянном смятении, поскольку никогда не знали, как далеко они осмелятся зайти, никогда не были уверены в том, что уступок было сделано слишком много или слишком мало. Политическим результатом этого смятения стала утрата политической инициативы Либералами с большой буквы «Л» в ходе того процесса, который привел либерализм с маленькой буквы «л» к окончательной победе в качестве господствующей идеологии миросистемы [48] .
48
Подробнее я останавливался на этой теме в очерке «Три идеологии или одна? Псевдобаталии современности» (см. настоящее издание).
То, что произошло с 1848 по 1914 гг., было удивительно вдвойне. во-первых, представители всех трех идеологических течений перешли от теоретических антигосударственных
Сдвиг от правителя к народу как локус теоретического суверенитета поставил на повестку дня вопрос о том, отражает ли какое-то конкретное государство волю народа. В этом заключалась сущностная основа классической антиномии — государство или общество, — господствовавшей в политической теории XIX столетия. Не могло быть и тени сомнения в том, что логика народного суверенитета означала предпочтение общества государству в любом конфликте. На деле общество и воля народа были синонимами. И действительно, представители всех трех идеологических течений выступали (прямо или косвенно) в поддержку идеи народного суверенитета, то есть в первую очередь отстаивали интересы общества, тем самым подразумевая свое враждебное отношение к государству.
Очевидно, все три идеологические направления предлагали различные объяснения враждебности к государству. С точки зрения консерваторов, государство представлялось актором настоящего, то есть при проведении в жизнь каких-либо новшеств, предполагалось, что оно выступает против традиционных оплотов общества и социального порядка — семьи, общины, церкви и, конечно, монархии. Наличие в этом перечне монархии уже само по себе было молчаливым признанием господства идеи народного суверенитета; если бы король был истинным сувереном, его правление было бы узаконено к настоящему времени. И действительно, оппозиция легитимистов Людовику XVIII, не говоря уже об их оппозиции Луи-Филиппу, основывалась именно на этой посылке [49] . Поскольку эти два короля приняли идею Хартии, легитимисты полагали, что они согласились с тезисом о возможности государства принимать законы, направленные против традиции. В силу этого, во имя традиционной королевской власти они выступали против существовавшей в то время реальной власти короля и государства.
49
«Оппозиция легитимистов июльской монархии была оппозицией знати существующему пори ку…» Tudesq Andre-Jean. Les grands notables en France (1840–1849). Pans: Presses Univ. de France, 1964. P. 1, 235.
Теоретическая враждебность либерализма к государству настолько существенна, что большая часть авторов считает определяющей характеристикой либерализма его роль ночного сторожа доктрины государства. Их главный принцип — laissez-faire. Все знают, что либеральные идеологи и политики постоянно и настойчиво выступают с заявлениями о том, насколько важно не допускать государственного вмешательства в рыночные отношения, а иногда, хотя и не так часто, они призывают государство воздерживаться от посягательств на принятие решений в социальной сфере. Основанием для серьезного недоверия государству является первоочередное внимание, уделяемое личности, и подход, в соответствии с которым суверенный народ состоит из личностей, обладающих «неотъемлемыми правами».
И, наконец, мы знаем, что социалисты всех направлений всегда выи ступали с позиций зашиты потребностей и воли общества от тех действий государства, которые они считали деспотическими (и продиктованными классовыми интересами). Тем не менее, в равной степени важно подчеркнуть, что на практике все три идеологические течения выступали за реальное усиление государственной власти, эффективности процесса принятия решений и государственное вмешательство, что в совокупности составляло историческую траекторию развития современной миросистемы в XIX и XX столетиях.
Все знают, что на практике социалистическая идеология вела к усилению государственных структур. В «Манифесте Коммунистической партии» об этом говорится вполне определенно:
Мы видели… что первым шагом в рабочей революции является превращение пролетариата в господствующий класс, завоевание демократии.
Пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства, т. е. пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил. [50]
50
Здесь и далее цит. по рус. пер. — Прим. издат. ред.
Далее, на пути к «первому шагу», как сказано в «Манифесте»: «Ближайшая цель коммунистов та же, что и всех остальных пролетарских партий: формирование пролетариата в класс, ниспровержение господства буржуазии, завоевание пролетариатом политической власти». Последнее намерение воплощается в жизнь не только марксистами из социал-демократических партий, но и социалистами-немарксистами (в частности, лейбористской партией): они постоянно оказывают давление на государство с тем, чтобы оно усилило вмешательство в регулирование условий труда, создало структуры для перераспределения доходов, а также узаконило организационную деятельность рабочего класса.
А разве похоже, чтобы консерваторы на практике в меньшей степени поддерживали расширение роли государства? Можно оставить в стороне исторические связи консервативных политических сил, связанных с землевладельцами, и их последовательные выступления в поддержку различных мер государственной зашиты интересов, защиту государственного вмешательства в развивавшиеся процессы индустриализации и их социальные последствия с тем, чтобы предотвратить то, что они считали распадом общества? Конечно, выступали. Лорд Сесяль очень точно выразил суть отношения консервативной идеологии к государству: «Постольку, поскольку государство не предпринимает несправедливых или тиранических действий, нельзя утверждать, что его существование противоречит принципам консерватизма» [51] . Проблема, стоявшая перед консерваторами, была очень проста. Чтобы как можно больше приблизить общество к тому социальному порядку, который они считали предпочтительным, особенно учитывая быструю эволюцию социальных структур после 1789 г., им было необходимо вмешательство государства [52] .
51
Cecil Hugh, lord. Conservatism. London: Williams and Northgate, 1911. P. 192.
52
Эту дилемму очень точно сформулировал Филипп Бенетон: «По сути дела, самой большой слабостью консерватизма был традиционализм. Консерваторы сталкивались с противоречиями тогда, когда традиция, защитниками которой они выступали, прерывалась на длительный период и/или уступала дорогу другим (не консервативным) традициям…
Эти противоречия объясняют… определенные колебания консервативной политической мысли… между фатализмом и радикальным реформизмом, между ограничением государственной власти и призывами к усилению государства». Beneton Ph. Le conservatisme. Paris: Presses Univ. de France, 1988. P. 115–116.
А разве либералы относились когда-нибудь серьезно не на словах, а на деле к своей идее ночного сторожа государства? Разве они с самого начала своей деятельности не рассматривали государство в качестве оптимального инструмента для рациональной деятельности? Разве не лежала эта мысль в основе философского радикализма Иеремии Бентама [53] ? Разве Джон Стюарт Милль — само воплощение либеральной мысли — приводил иные доводы? В то самое время, когда либералы в Великобритании выступали за то, чтобы не допускать государственного вмешательства в аграрный протекционизм, они стремились вовлечь государство в разработку фабричного законодательства. Лучше всего, на мой взгляд, реальная практика либералов в отношении государства была сформулирована Л. Т. Хобхаузом:
53
'Хотя немногие либералы были столь же последовательны, как Бентам, Бребнер показывает, как от индивидуалистической антигосударственной позиции можно перейти на позицию коллективистскую. Основная проблема здесь заключается в том, как общество определяет совокупность индивидуальных интересов. Как писал Бребнер, для Бентама ответ заключался в том, что «индивидуальный интерес должен быть искусственно определен или создан всемогущим законодателем, применяющим удачный расчет „самого большого счастья для самого большого числа людей“». В результате Бребнер приходит к выводу: «Кем же когда были фабианцы, как не сторонниками Бентама более поздней эпохи?» Brebner J. Buntett. Laissez-Faire and State Intervention in Nineteenth-Century Britain // The Tasks of Economk History. Supplement VIII, 1948. P. 61, 66.
Таким образом, представляется, что подлинное различие состоит не в саморегулировании и других регулирующих действиях, а в принудительных и не принудительных действиях. Функция государственного принуждения заключается в преодолении индивидуального принуждения и, конечно, принуждения, оказываемого любым объединением отдельных личностей в рамках государства [54]
Именно это сходство позиций всех трех идеологических течений по вопросу об усилении государственных структур привело к ликвидации самостоятельной политической роли Либералов с большой буквы «Л». Во второй половине XIX в. консерваторы стали либерал-консерваторами, а социалисты — либерал-социалистами. Какое же место в этих условиях осталось либерал-либералам?
54
Hobhouse L. Т. Liberalism. London: Oxford University Press, 1911. P. 146. Именно вывод Бентама/Хобхауза, к которому они пришли в отношении либеральной идеологии, объясняет, почему Рональд Рейган обрушивался с нападками на «либерализм», хотя на деле сам принадлежал к одному из направлений либеральной идеологии. Является ли подход Бентама и Хобхауза типичным? Они дают более точную оценку практики либералов, чем другие либеральные идеологи. Как отмечает Уотсон: «Ни об одной политической партии Англии в девятнадцатом веке нельзя сказать, что она верила в (доктрину ночного сторожа государства] или пыталась воплотить ее на практике». Watson George. The English Ideology: Studies in the Language of Victorian Politics. London: Allan Lane, 1973. P. 68–69.