После либерализма

Валлерстайн Иммануил

Тем не менее, общим в программах всех государств-членов Организации объединенных наций, не входящих в центральную зону, — от СССР до Аргентины, от Индии до Нигерии, от Албании до Сент-Люсии, — являлась основополагающая государственная задача увеличения богатства страны и «модернизации» ее инфраструктуры. Кроме того, всем им был присущ связанный с возможностью достижения этой цели оптимизм. Всех их объединяло также ощущение того, что лучше всего эта задача может быть решена при полном участии в межгосударственной системе. Когда какое-то государство хотя бы частично бывало из нее исключено, как это имело место на протяжении многих лет с Китайской народной республикой, оно делало все возможное, чтобы вернуть себе статус полноправного члена этой системы.

Короче говоря, вильсонианско-ленинистская идеология самоопределения наций с их абстрактным равенством и подходом к проблеме развития, воплощенная в двух ее вариантах, была полностью и повсеместно воспринята в качестве действенной программы политических движений периферийных и полупериферийных

зон миросистемы.

В этом смысле СССР сам был своего рода первым пробным камнем правильности анализа и применимости этих рекомендаций. После революции структура государства была формально изменена — оно стало представлять собой федерацию государств, в каждое из которых входили автономные подразделения, — в полном соответствии с юридической формулой самоопределения. Когда Ленин выступил с лозунгом «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация», он выдвинул национальное (экономическое) развитие в качестве первоочередной цели государственной политики. И когда десятилетия спустя Хрущев заявил о том, что Советский Союз Соединенные Штаты к 2000 г., он тем самым выразил величайший оптимизм относительно идеи «догоняющего» развития.

Эти темы все сильнее звучали в межвоенные годы — в Восточной и Центральной Европе, в Латинской Америке, в Индии и в других местах 2). Сначала предметом гордости СССР было то обстоятельство, что в 1930-е гг., во время мирового экономического кризиса, там не только не было безработицы, но проводилась в жизнь программа ускоренной индустриализации.

После 1945 г. в мире еще больше усилилась вера в возможности национального развития. Сравнительно быстрое восстановление Западной Европы и Японии (после колоссального ущерба, который претерпела там инфраструктура от разрушений военного времени), казалось, свидетельствовало о том, что при наличии воли и капиталовложений можно было быстро обновить техническую базу и таким образом поднять общий уровень жизни. Внезапно тема экономического развития стала всеобщей — о нем заговорили политики, журналисты и ученые. В медвежьих углах развитых стран (на юге США, в южной Италии и т. д.) люди ставили своей целью. Третий мир также должен был развиваться — частично за счет собственных сил, частично с помощью более передовых стран. Организация объединенных наций официально провозгласила 1970-е гг. десятилетием развития.

В университетах всего мира развитие стало новой темой, объединявшей интеллектуалов. В 1950-х гг. на основе либеральных концепций была разработана, а в 1960-х гг. марксисты выдвинули ей в противовес свою концепцию. [61]

Это явно было возрождением на новом уровне вильсонианско-ленинистского противоречия. И опять на деле конкретные рекомендации о проведении государственной политики, выдвигавшиеся сторонниками и той, и другой теории, носили диаметрально противоположный характер. Но те, кто предлагал правительствам их применять, независимо от того, какой теории они придерживались, были уверены в том, что если в той или иной стране их рекомендации будут воплощены в жизнь, эта страна пойдет по пути национального развития и тоже сможет догнать развитые государства.

61

Литература на эту тему весьма обширна. Два ее обзора см. в: Love Joseph L. Theorizing Underdevelopment: Latin America and Romania, 1860–1950 // Review 11, № 4 (Fall 1988); и Chandra Bipan. Colonial India: British versus Indian Views of Development // Review 14, № 1 (Winter 1991). P. 81–167.

Мы знаем, что на самом деле произошло в реальном мире. Примерно с 1945 по 1970 гг. во всем мире на практике предпринимались значительные усилия по развитию средств производства и увеличению объема выпускаемой продукции. Именно в тот период основным критерием экономического роста стали показатели ВНП и ВНП в пересчете на душу населения, а сам ВНП стал основным показателем экономического.

В тот период фаза «А» кондратьевского цикла достигла исключительного подъема. Уровень экономического роста в мире существенно колебался, но в целом его показатели повсюду шли вверх, причем не в последнюю очередь в так называемых социалистических странах. Этот период в странах третьего мира был временем политического триумфа большого числа движений, развивавших стратегию борьбы за достижение государственной власти с тем, чтобы после ее получения проводить политику, которая обеспечивала бы национальное развитие. Все, таким образом, казалось бы, двигалось в одном позитивном направлении: экономическое развитие во всем мире; осуществление отдельными государствами вильсонианско-ленинистских предсказаний; и почти повсюду наблюдался подъем показателей экономического роста. Теория развития была главным вопросом повестки дня; во всем мире признали ее убедительность и неизбежность.

Тем не менее, такой взгляд на вещи претерпел два удара, от которых мир еще не оправился и, как я собираюсь доказать, не оправится никогда. Первым ударом стала всемирная революция 1968 г. Вторым ударом стал всемирный экономический застой в период 1970-1990-х гг., экономический крах почти всех правительств периферийной и полупериферийной зон и крушение режимов в так называемых социалистических государствах. Идеологическая оболочка

системы была пробита всемирной революцией 1968 г. Ее остатки были сметены в 1970-е и 1980-е гг. Болезненная рана поляризации Север — Юг раскрылась и стала видна невооруженным глазом. В то время мир от отчаяния стал бормотать заклинания о рынке, как о целебном снадобье, которое могло бы еще хоть что-то спасти. Но рыночная медицина действует как йод — она не спасает от дальнейшего ухудшения положения. Весьма маловероятно, что в большинстве государств, перешедших теперь от «социалистических» лозунгов к «рыночным», в 1990-е гг. значительно повысится уровень жизни. Ведь подавляющее большинство стран, не принадлежащих к числу центральных, которые приняли на вооружение рыночные лозунги в 1980-е гг., сейчас находятся в достаточно трудном положении. Всегда много говорят о редких «удачных историях» (их нынешним героем является Южная Корея), забывая при этом о гораздо большем числе неудач и постепенном упадке героев предшествующих, если можно так выразиться, «удачных историй», таких как Бразилия.

Тем не менее, главная проблема состоит не в том, привел тот или иной политический курс в той или иной стране к экономическому развитию или нет. Основной вопрос заключается в том, сохранится или нет широко распространенное убеждение в вероятности экономического развития в результате проведения какого-то особого государственного политического курса.

III

Всемирная революция 1968 г. разразилась в результате ощущения того, что национального развития не происходило; тогда еще не было очевидно, что сама по себе его цель является иллюзорной [62] . Все выступления (на востоке и на западе, на севере и на юге) были проникнуты двумя основными идеями, какая бы к ним не примешивалась местная специфика. Первой из них была идея протеста против гегемонии США в миросистеме (и тайного сговора с СССР, который способствовал упрочению этой гегемонии). Второй — идея протеста против неэффективности так называемых движений старых левых, которые во многих обличиях пришли к власти по всему миру — как социал-демократы на Западе, коммунисты на Востоке, движения национального освобождения на Юге. Все эти движения подвергались критике за то, что на деле они не изменили мир, как обещали тогда, когда боролись за поддержку масс. Их обвиняли в том, что они слишком интегрировались в господствующую миросистему, и от их бывшей антисистемности мало что осталось.

62

Я более подробно рассматриваю значение событий 1968 г. в работе: 1968, Revolution in the World-System // Geopolitics and Geoculture: Essays in the Changing World-System. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1991. P. 65–83.

В определенном смысле те, кто участвовал в различных выступлениях, хотели сказать представителям «старых левых» политических движений, что их организационная деятельность достигла той формальной политической цели, которую исторически они поставили перед собой — прежде всего, политической власти, — но было очевидно, что к большему равенству между людьми это не привело, хотя именно такая цель лежала в основе их стремления к получению государственной власти. С другой стороны, широкое внимание, которое в то время во всем мире привлекал «маоизм», объяснялось тем фактом, что он в наиболее решительной форме выражал это двойное неприятие: гегемонии США (в тайном сговоре с СССР) и неэффективности движений «старых левых» в целом. Тем не менее, маоизм выдвигал тот аргумент, что вина за это лежала на плохом руководстве движений «старых левых», которые, используя терминологию маоистов, стали «попутчиками капитализма». Таким образом, из этого положения следовало, что если теперь эти движения избавятся от «попутчиков капитализма» и проведут «культурную революцию», тогда, наконец, задача национального развития будет на деле решена.

Значение всемирной революции 1968 г. состояло не только в тех политических изменениях, которые она вызвала к жизни. К 1970 г. выступления были повсюду подавлены или угасли сами по себе. Но с идеями, которые она выдвинула, дело обстояло совсем иначе. В первой половине 1970-х гг. маоизм имел достаточно сторонников, но к середине десятилетия его влияние ослабло, прежде всего, в самом Китае. Проблемы, которые ставили новые общественные движения, — культурный национализм «меньшинств», феминизм, экология, — оказались более живучими, чем маоизм, но им еще предстоит обрести более прочное идеологическое обоснование. Значение 1968 г. состоит скорее в том, что он пробил брешь в том единстве мнений, с которым воспринимались вильсонианско-ленинистские концепции, поставив вопрос о том, привела ли на самом деле идеология развития к каким-то существенным продолжительным результатам. Он заронил идеологические сомнения и подорвал веру.

А когда вера была поколеблена, когда всеобщее единство взглядов было сведено лишь к одной точке зрения, существовавшей наряду с другими (несмотря на то, что она пока имела наибольшее число сторонников), в ходе повседневной действительности стало возможным обнажить сущность этой идеологии. Именно такой процесс и развивался на протяжении 1970-х и 1980-х гг. Застой в мироэкономике и переход к фазе «Б» кондратьевского цикла усугубились двумя крупными событиями, имевшими далеко идущие последствия. Первым из них стало повышение странами-членами ОПЕК цен на нефть. Вторым был долговой кризис 1980-х гг.