После расстрела. История русской родовой дворянки
Шрифт:
В этой главе мы находим различные исторические сведения о представителях дома Романовых в прошлом и сегодня, о белых пятнах убийства царской семьи, исполнителях расстрела, давших противоречивые и даже ложные сведения – такие, как «записка Юровского».
До сих пор неизвестно, где могила царской семьи. Ученые высказывают мнение, что её вообще не существует. Не было и отречения императора Николая II от престола – такого документа нет вообще. А был переворот в армии, генералы угрожали царю расправой над его семьей. Она для него была самым ценным в жизни, поэтому покинув ставку в Могилеве, он спешно возвращается в Петербург. Временное правительство во главе с Керенским держит под арестом всю семью Николая II, а в августе 1917 всю семью увозят в Тобольск, затем в мае 1918 года перевозят в Екатеринбург и помещают в Дом особого назначения, где и происходит расстрел.
В ноябре 2017 года исполнится 100 лет со дня Октябрьского переворота. Ровно 74 года КПСС находилась у руководства страной. После неудавшегося ГКЧП распалась держава под именем СССР, а союзные республики обрели независимость.
Все годы советской власти режим генсеков в секрете сдержал убийство царской
В будущем году Россия и все человечество вспомнит убиенных членов этой венценосной семьи и отметит 100-летие со времени расстрела императора и его семьи. Как уже было сказано, в советские годы идеологи режима старались предать забвению белые пятна истории, но им это не удалось. Историческая справедливость восторжествовала, и вся правда о расстреле царя и его семьи известна, но не полностью. Эта книга – правдивый рассказ о жизни и смерти великой княгини Марии Николаевны Романовой.
Пролог
В самом центре южного города Баку в новостройке, поднявшейся в новом веке, гасли огни в окнах многоэтажного белокаменного дома, и только на четвертом этаже в одном окне горел свет. В этой квартире за письменным столом сидел 70-летний мужчина и усердно работал. Настольная лампа освещала экран стационарного компьютера и лежащую перед ним клавиатуру черного цвета. Он уже привык в эти дни работать допоздна, и хотя это и не входило в его правила, был вынужден писать, чтобы завершить произведение, над которым работал более 15 лет. Он любил трудиться с раннего утра, когда на востоке проглядывала едва заметная полоска неба нового зарождающегося утра. В знойные дни Бакинского лета он имел привычку работать на балконе. С Хазара в это время в город тянулись свежие струи морского воздуха, охватывая жилые кварталы, поднимаясь все выше и выше. В такие минуты бодрящий чай с лимоном с розеткой свежего варенья, поставленный заботливой хозяйкой на столе, придавал особые силы для творческой работы.
Но нынешнее время ему о чем-то говорило, и он старался запечатлеть на белой бумаге компьютерного формата все, что было у него на душе и сердце, словно спешил запечатлеть в своих мемуарных воспоминаниях художественными мазками все образы минувшей эпохи и связанные с ними семейные тайны.
Так, в своих первых строках старый журналист написал следующее: «Во второй половине 1980 года моя жизнь резко изменилась. В то время я уже работал заместителем главного редактора городской газеты «Маяк» и иногда печатался на страницах республиканской прессы. На этой должности я работал по решению Бюро Али-Байрамлинского ГК партии. В апреле 1979 года, накануне Всесоюзной конференции по нравственному воспитанию, прошедшей в Баку, в газете «Вышка» вышла моя статья о нравственном воспитании членов трудового коллектива Али-Байрамлинского Маслоэкстракционного завода, вызвавшая большой интерес в ЦК КП Азербайджана. Министр пищевой промышленности Кямил Мамедов позвонил директору завода Пирверди Мамедову и выразил свою благодарность за постановку вопроса воспитания в трудовом коллективе. В тот же день мне позвонил Пирверди Мамедов и выразил благодарность за статью. Потом у меня были публикации и в газете «Бакинский рабочий» о жизни первичных партийных организаций хлопкоочистительного завода, о деятельности узлового парткома станции Кази-Магомед. Я активно принимал участие в освещении социально-экономического развития трудовых коллективов промышленных предприятий города Али-Байрамлы. Моя журналистская популярность росла, и я одновременно, по приглашению отдела пропаганды и агитации, посещал горком партии и помогал работникам писать различные материалы, которые отправлялись в ЦК партии. Я чувствовал, что нахожусь в резерве на руководящую должность в ГК партии, но об этом никому ничего не говорил.
В семье часто поднимались вопросы об улучшении наших жилищных условий, тем более что я состоял на квартирном учете с 1971 года – как только приступил к педагогической деятельности. Прошло уже 9 лет, подрастали два моих сына, с нами жила моя мать Мария. И я твердо решил пойти на прием к первому секретарю ГК партии Г. Губатову.
Летом я обратился к нему с заявлением об улучшении моих жилищных условий. Внимательно выслушав меня, он в то же время выступил со встречным предложением. «Мы тебе выделим квартиру, но с одним условием. Ты переходишь на работу в городской комитет партии. Будешь получать зарплату 180 рублей в месяц. Работа начинается в 9 утра и заканчивается поздно, около 10 вечера». Возможность получить квартиру в Новой части города, вскружила мне голову, и я сразу согласился, не спросив совета моей матери. В радостном настроении я вернулся домой. Мы жили на первом этаже двухэтажного дома поселка, в котором также жили заводчане маслозавода.
Я продолжал работать в редакции, и однажды редактор газеты «Ишыг» Захид Фараджевич Исмаилов, вызвав меня к себе в кабинет, поздравил с новой квартирой. Решением профсоюзного комитета редакции «Ишыг» мне выделили квартиру из четырех комнат в новой части города. А уже через некоторое время меня направили в Дом политпросвещения ЦК КП Азербайджана на собеседование к директору Вели Гусейновичу Мамедову, а потом на бюро ГК партии меня утвердили в должности заведующего кабинетом политпросвещения. Со мной лично беседовал Вели Мамедов. Он спросил, как и по каким обстоятельствам я родился в Уральской глубинке. Я рассказал, что родился в семье переселенца, которую реабилитировали в 1956 году, после чего мы приехали в Азербайджан. Он посмотрел на меня и ответил, что в ту эпоху были несправедливости. Ведь он был кандидатом исторических наук и хорошо знал о переселении народов на окраины бывшего СССР. Биография моя была чистой, поэтому он принял меня на работу. С положительным ответом я вернулся в Али-Байрамлы и доложил об этом в общем отделе ГК партии.
Жизнь моя менялась в лучшую сторону: я получил повышение, которого не было ни у одного из ответственных партработников. То была негласная установка Гейдара Алиева – выдвигать на ответственные должности русскоязычных азербайджанцев.
Хотя квартирный вопрос решили в мою пользу, и я должен был переехать на новую квартиру, там еще жил Мирбала Алиев, сын бывшего директора моей школы № 2, позже работавший директором педагогического училища Гюльбалы Шихбала оглу Алиева, который пользовался большим авторитетом среди населения города. Я несколько раз обращался к Мирбале Алиеву, чтобы он освободил квартиру, но он этого не делал. Секретарь Гусейн Губатов позвонил мне по внутреннему телефону и в приказном тоне сказал, чтобы в течение недели я переехал на новую квартиру. Я приехал в старый город и нанес визит Гюльбале Алиеву. Он сидел на веранде собственного дома принял меня и выслушал. Он был человеком мудрым, никогда в жизни не делал ничего плохого, всегда помогал людям, слыл доброжелательным шейхом. Он понимал, что я попал в самое пекло интриги, которую вел против моего учителя и уважаемого аксакала первый секретарь горкома партии. Потом сказал: «Я рад, что эта квартира досталась именно тебе. Я благославляю тебя. Живи и радуйся». Через два дня я переехал на квартиру со всей семьей. Мария была недовольна моим новым назначением, но об этом ничего не сказала. У неё поднялось давление, и ею овладели воспоминания времен трагического прошлого. Она снова начала говорить вслух, выражая протест ясными словами: «И зачем ему понадобилось эта работа в горкоме партии? Ведь эта организация не имеет будущего. Лучше бы оставался учителем или работал журналистом. Это намного лучше, чем работа в горкоме», – говорила она. Я её успокоил, сказав, что дал согласие только из-за квартиры. Истинные причины её недовольства мне были неясны, но я догадывался о мотивах. Это было связано с расстрелом её семьи в далеком 1918 году. Но больше всего она никак не могла смириться с тем, что новый режим оболгал личность императора и его семью, ради которой он был готов отдать жизнь. И в этой огромной стране не нашлось человека, который мог бы смело рассказать правду о России, Октябрьском перевороте, предателях генералах и белой армии, потерпевшей поражение в гражданской войне. Восстановить истину, историческую справедливость удалось спустя десятилетия, когда открылись архивы, в которых не обнаружили документа об отречении императора Никола II от престола. От него отвернулась армия и народ России. Ложка дёгтя в бочке мёда. На лозунги большевиков о равенстве, братстве, справедливости клюнули все слои великой страны, трудовой народ и интеллигенция. Пришедшие к власти большевики установили диктатуру пролетариата, утопив в крови миллионы людей…
Я выходил на работу, приводил в порядок документы и папки сети политического и экономического образования. Их вообще не было, я сам удивлялся тому, как люди работали до меня. Работы было много, и я в короткий срок создал около 20 папок с материалами и программами политпросвещения и экономического образования.
Возвращался домой поздно вечером. Я знал, что Мария сильно переживает – её никак не устраивала моя работа в горкоме партии. На протяжении всей жизни она так и не смирилась с тем, что произошло в её прошлом, какие потери она понесла, вынужденно скрываясь под чужими именем и фамилией. По документам она разменяла седьмой десяток, а на самом деле она прожила долгую жизнь в постоянной нужде, но всегда оставалась именно такой, какой была на самом деле, уважая и высоко чтя память членов своей семьи.
В ноябре 1980, года в годовщину Октябрьского переворота, от нервного срыва моя мать занемогла и слегла в постель. «Извини сынок, запуталась я», – сказала она слабым голосом. Я вызвал врача, который поставил диагноз: двухсторонний паралич. Каждый день из поликлиники к нам домой приходили врачи, давали различные лекарства, но они не помогали. Я был в отчаянии и думал, как облегчить страдания моей любимой матери. Она не двигалась и лежала в отдельной комнате. Всю зиму я, жена и мои мальчики заботились о Марии. Ухаживать за парализованным больным непросто. Мы не замечали этих сложностей, делали все, чтобы она себя чувствовала комфортно. Несколько раз я предлагал отвезти её на лечение в Баку, но всякий раз получал отказ. Весной было небольшое облегчение, но она уже не вставала. Паралич приковал её к постели, и она не могла выйти из этого критического состояния. 12 мая 1981 года в 12 часов ночи она вызвала всех нас к себе. Я понял, что это было прощание со мной, женой и внуками, которые безумно любили Марию. Она лежала, не двигаясь, но глаза светились необычным светом. Я не мог сдержать своих слез, они непроизвольно лились по моему лицу. Я понял, что я теряю её, она уходит в иной мир, откуда нет возврата. В одно мгновение перед моими глазами, словно кинокадры, прошла вся моя жизнь, неразрывно связанная с этой прекрасной и самой красивой женщиной в мире. Она сказала тихо и с некоторой грустинкой: «Не плачь. Все кончено. Я ухожу. Но перед смертью я хочу отрыть тебе свою тайну, которую хранила всю жизнь. Я не твоя биологическая мать, но всю жизнь посвятила тебе и твоему воспитанию, и становлению в жизни. Я русская родовая дворянка, великая княгиня Мария Николаевна Романова. Похорони меня здесь, на Ширване, и не позволяй, чтобы вскрывали мою могилу. Если это произойдет, будет большая война. Пышные поминки не делай. На годовщину купи черного барана».