После России
Шрифт:
Кольцо вокруг Москвы сжималось и её крах был очевиден. На освобожденных территориях шла тотальная зачистка. Слух об этом обгонял войска, заставляя всех активных сторонников «единой и неделимой» уходить к Москве.
Всех очень интересовал вопрос: а что делать с Москвой, которая к подходу союзных войск станет многомиллионным лагерем беженцев, готовых сражаться до последнего.
«Разбомбить нахер… Чтоб не было её… Никогда», - эти страшные слова произнёс как-то полковник Сергеев, командир Корпуса имени Б.Н.Ельцина, к которому Сева пришёл за очередным интервью.
Сева был прикомандирован к штабу союзников как журналист ведущего СМИ Урала и в силу природного любопытства оказался в самой гуще бесконечных дискуссий и обменов новостями, которые круглые сутки шли в пресс-центре армии. Поэтому наслушался он всякого, но эти слова его почему-то особенно задели.
В Москве он был три раза, один раз в раннем детстве, ещё до Кризиса, а потом ещё два раза с разными делегациями. Детские воспоминания о Москве были нечёткими и кроме шока от толп людей на улицах и масштабов города, он ничего значимого не мог из них вычленить. Поездки с делегациями тоже мало что дали - обычно всё кончалось какими-то пьянками и шлянием по московским ресторанам и борделям. Москва потеряла свой лоск и казалась слегка потасканной девкой, но с амбициями и понтами. Было очевидно, что ему суждено увидеть «лучший город земли», как пелось в каком-то древнем шлягере, в момент наивысшего унижения и падения. С приближением неизбежной развязки настроение наступающих становилось всё более радикальным. Ненависть к Москве буквально клубилась и как знамя развивалось над армиями союзников. Казалось, что у каждого участника похода есть что-то своё, свой личный камень, который он нёс за пазухой, чтоб швырнуть в ненавистную блудницу. У кого-то это был камень несбывшихся надежд, обманутых ожиданий, у кого-то - банальная зависть, у кого-то - просто стадное чувство и такое естественное для людей желание пнуть мёртвого льва и нагадить в осквернённый алтарь.
Впрочем, особенно Севу пугали всевозможные иностранные атташе, представители и наблюдатели, изобильно представленные в союзной армии. От них шло постоянное напряжение, они были самоуверенны и даже заносчивы, что вполне объяснимо в сложившейся ситуации. В этой связи Сева почему-то вспоминал попавшийся ему в руки роман, выпущенный в начале века неким московским издательством. Назывался он как-то глупо и пафосно, и повествовал он о победе России над Америкой. В шовинистическом угаре автор живописал хаос и ужас, царящий в Америке, жалких американцев и благородных, но решительных русских офицеров, упрямо гнущих свою линию: мол, Америка должна быть уничтожена и как единое государство, сующее свой нос во все щели, она себя изжила. Роман был написан бедным и убогим языком, сюжет был вздорён и рыхл, но сама постановка вопроса казалась настолько нереальной и абсурдной, что всё остальное было неважным.
Разглядывая повсеместно висящие плакаты с общим слоганом «Никогда больше!», изображающие ужасы московской тирании и отвергающих их доблестных солдат союзников, Севу более всего интересовало, что чувствуют люди в Москве, чем заняты и на что надеются. Он бы дорого дал, чтоб разок присутствовать на совещании верхушки «России».
– Куда сейчас едем?
– Пирогов откинулся на подушку лимузина, ожидая ответ от секретаря, сидящего впереди.
– В Хайят Арарат, там собираются все…да уже и приехали.
– Хорошо… - Владимир Егорович вздохнул и глядя в окно, ушёл в себя.
Пирогов постоянно перемещался по замёршему городу, меняя свою ставку. Из соображений безопасности. И чем дальше, тем больше эта крысиная беготня по развалинам вгоняла его в депрессию…Несколько месяцев, во время своего недолгого весеннего триумфа, когда под звон кремлёвских колоколов он принял звание Верховного Правителя России, он заседал в Кремле, в том самом кабинете, в котором работали президенты Федерации. Когда Владимир Егорович первый раз зашёл в опечатанное несколько лет помещение, он какое-то время пребывал в состоянии транса. «Москва, Кремль…». И он, у окна, в полевой форме! Кабинет, меж тем, был разгромлен и разграблен, воздух в нём - затхлый…
«Мерзость запустения» быстренько ликвидировали, обставили роскошной мебелью из ближайшего банка и несколько месяцев Пирогов принимал там людей, проводил заседания и вообще фактически жил. Его буквально пёрло, без алкоголя и наркотиков, от одного этого удивительного чувства: я работаю в Кремле… Я пью чай в Кремле… Я трахаю секретаршу в главном кабинете Кремля…
Однако сразу после пермской катастрофы, из кабинета пришлось съехать. Точнее, он просто перестал там бывать. Как сказал начальник Службы безопасности России, непонятно откуда взявшийся бывший полковник ГРУ, Николай Лапников, в целях безопасности. Дальше пошла непрекращающаяся нелепая суета с конспирацией: он проводил совещание в здании бывшего банка, потом - в президентском люксе «Метрополя», потом ночевал в каком-то пентхаузе с видом на Москва-Сити и взорванные диверсантами башни «Федерация» и «Россия», и утром, ещё сонный, ехал в очередной шикарный ресторан, где за изящными столиками собирались усталые министры, военные, приезжали какие-то делегации с мест.
В бывшем пьяно-баре собралось всё высшее руководство России. Пирогов пожал каждому руку и сел в углу.
Председатель Временного русского правительства Илья Фадеев прокашлялся и, встав с места, начал:
– Значит, у нас на повестке дня всё тот же вопрос: что делать? Я расскажу вам последние сведения о складывающейся ситуации, а потом обменяемся мнениями.
Пирогов смотрел на Фадеева и в очередной раз вспоминал историю их знакомства. Познакомились они во время подавления восстания НОРТа. Позорнейшая страница их биографий, надо сказать. Пирогов тогда много пил, чтоб меньше думать о том, чем он на самом деле занимается. Как-то, уже после завершения первого этапа операции, к нему подошел начальник Тайной Полиции Русской Республики Заостровский и предложил «поговорить». Говорили они долго, Заостровский сначала выразил глубокие соболезнования по поводу необходимости убивать «хороших русских ребят», потом перешёл на критику Юркевича. Пирогов до последнего думал, что это какая-то провокация. Потом они поехали в дом к Заостровскому, где была прекрасная баня, они долго пили чай с мёдом и парились. Заостровский познакомил его с Лапниковым, который тоже откуда-то там взялся. Короче говоря, когда утром они пили зеленой китайский чай, Заостровский раскрыл карты: в его руках были ключи к создающемуся всероссийскому террористическому подполью, для свержения Юркевича и захвата Москвы момент самый лучший, и всё, что нужно - это кому-то яркому и харизматичному «силовику» возглавить восстание. Так как никакой армии в Русской Республики не было, силовик может быть только из полиции. А некие исследования, проведённые им и по его заказу по самым новым методам однозначно характеризовали Пирогова как самую подходящую кандидатуру.
Пирогов никогда не считал себя харизматичным, но был крайне польщён такими словами в свой адрес. Да и новые союзники ему понравились: умные мужики, спокойные и деятельные. Безалкогольный формат встречи сначала серьёзно беспокоил Пирогова, привыкшего к бесконечным застольям. Однако содержание разговора пьянило сильнее алкоголя. Лапников, как выяснилось, жил на нелегальном положении. Из его героической биографии Пирогову запала глубже всего одна деталь: выходило, что именно Лапников подорвал комплекс зданий ГРУ через несколько минут после того, как на его территорию вошли специальные группы войск НАТО. Впрочем, вид у суперагента Лапникова был отнюдь не геройский, хотя в глазах что-то такое читалось. Предполагалось, что именно этот человек создаст новой России новые спецслужбы, которые помогут её возродить. Сам же Заостровский собирался, во избежание неприятностей, сделать себе пластическую операцию и участвовать в возрождении России уже без всякой связи с некрасивым прошлым в услужении у ненавистного Юркевича. Короче говоря, они стали готовиться. Пирогов провёл работу в своём окружении и где-то месяца через два Заостровский подал условный знак. Всё было кончено в несколько часов. Открывались радужные перспективы, но…
«Ошиблись, ошиблись умники сраные!» - думал Пирогов, разглядывая приятное, но какое-то не очень живое лицо своего премьера и соратника: «На что они рассчитывали? На что рассчитывают теперь? И что они хотят от меня?».
Владимир Егорович несколько раз пытался выяснить это, но Фадеев-Заостровский уклонялся от прямых ответов, хмурился и заговаривал о чём-то другом. Вот и сейчас он спокойно и невыразительно рассказывал о сжимающемся кольце окружения. Ничего нового, ничего обнадёживающего. Последовала шумная дискуссия, в которой Пирогов не принял участия. Последние дни все предлагали одни и те же ходы, которые никуда не вели.
– Где же ваши китайцы? Почему они молчат? Вы же мне говорили, что вот-вот последуют решительные меры с их стороны?
– истерично кричал министр информации Бурматов Фадееву.
…Глупость про китайцев откуда-то постоянно возникала на поверхности с самого начала мятежа. И Фадеев, и Лапников как-то неопределённо, но постоянно про это говорили, а министр информации Бурматов, облекал эти туманные намёки в грохочущие обещания скорой победы. Вот и вчера, выступая на внеочередной конференции Русского Народного Собора, Тимофей Сергеевич выпалил эти самые тезисы об ударе китайцами в тыл «сброду сепаратистов». Владимир Егорович во все это не очень верил, но, за неимением лучшего, и сам иногда повторял официозную ложь.