После Шоколадной Войны

Кормье Роберт

«Алло?» - снова повторил голос всё ещё на задержке дыхания, уже со знаком вопроса на конце и с намеком на раздражение.

И Джерри понесло:

– Привет, Губер? Ты - как? Это - Джерри Рено, только подумал, что лишь позвоню… - так много и так быстро, слова вылетели все сразу.
– Ты только что бегал?
– «Чёрт. Всё это время живя в космической тишине я, наконец, не могу закрыть рот».

– Это ты, Джерри?
– спросил Губер, глубоко набрав воздух, вероятно, только прибежав, и Джерри ему позавидовал, ему тоже захотелось бегать, прыгать, бешено нестись сквозь весенний

воздух, поняв, как было важно ему выбраться из удушья и смертельного уныния квартиры, давившего его с самого возвращения.

– Это действительно я, - сказал Джерри желая, чтобы его голос звучал нормально, как у Джерри Рено, как это знал и помнил Губер.

– Рад услышать твой голос, - сказал Губер, но с какой-то долей осторожности, слова были в полном порядке, но его голос шёл на ощупь.

«Давай, рожай поскорее», - подумал Джерри.
– «Давай мяч, и чёрт с этими сигналами».

– Смотри, Губ. Могу я что-то сказать? Парочку мыслей? Во-первых, мне жаль о том дне, когда ты пришёл сюда. Я не был готов, как мне кажется. На самом деле я был рад тебя увидеть, но не был готов к чему-либо другому. Я имею в виду, я не был готов к Монументу. Наверное, я выглядел, как дурак…

Смех Губера был легким, почти благодарным.

– Ладно, это не было твоим ежедневным «Как дела». Но сейчас выглядишь хорошо. Джерри… - и, после небольшой паузы.
– Ты ли это?

– Мне кажется… да, - нужно было объяснить.
– У меня всё хорошо. Я готов.

– Замечательно. И Джерри, дай мне также что-то сказать, ладно? Прежде всего, я должен тебе кое-что сказать - прежде, чем всё остальное.

– Смотри, Губер, я знаю, что ты хочешь мне сказать, и об этом не надо. Ты остался моим другом.

– Но мне нужно это сказать, Джерри, и ты должен выслушать, и затем принять решение. Не говоря что-нибудь ещё. Дай мне… дай мне сказать тебе, что я знаю, что прошлой осенью я тебя предавал. Остался дома, словно был болен, когда ты проходил весь этот ад из-за шоколада, дрался с Джанзой…

– Но ты был там, Губ. Я видел тебя. Ты мне помог… - он почти сказал: «Ты держал меня в своих руках, когда изнутри я весь был изломан».

– Но я пришёл слишком поздно. До последней минуты я был дома. И пришёл на помощь слишком поздно… ладно, я это сказал. Я должен был это сказать. И я не обвиняю тебя, если ты меня за это ненавидишь.

– Господь с тобой, Губер, я не ненавижу тебя. Ты же мой друг.

– Той ночью я вёл себя, не как друг…

– Губер, Губер… - мягко упрекнул его Джерри, словно Губер был ребенком, которого нужно было успокоить.

– Ты дашь мне ещё один шанс?

– Не нужен тебе никакой шанс. Ты - мой друг, и о каком шансе речь?

– Я больше не подведу тебя, Джерри.

– Эй, смотри, Губ. Ты же не будешь всё время опекать меня. Дружба навсегда.

– По рукам, - голос Губера стал легче, прозрачней.

– Ладно. Это будет значить, что больше ни слова ни о том вечере, ни о том, как ты меня подвёл или ни о чём-нибудь вроде этого. То было прошлой осенью, а это - теперь. Давай забудем о том, что когда-то случилось.

– Есть только одно, что я не могу забыть. То, что ты сказал мне

в тот вечер, Джерри. Потому что это - правда. Это то, как я живу теперь. Ты сказал мне, чтобы я играл в футбол, продавал шоколад или всё, что бы то ни было - всё, что им будет нужно. И я это делаю, Джерри, и всегда буду делать…

От этих слов у Джерри стало нелегко на душе. Одно дело было поверить в них самому, другое - чтобы знать, что кто-то ещё, твой друг, который также поверил в них. Так изменить свою жизнь из-за слов, которые кто-то тебе сказал? Джерри почувствовал, что с этими словами на него навалилась тоска, хотя и знал, что в них была правда.

– Давай больше не будем говорить об этом, - сказал он, гадая, не позвонил ли он ему слишком быстро. Может, нужно было бы подождать или не звонить ему вообще. В отчаянии от этого предмета разговора, он искал, о чём бы поговорить ещё.
– Ты всё ещё бегаешь, Губ? Ты запыхался, когда подошёл к телефону.

– Правильно. Я долго не бегал, но начал снова.

– Я тоже хочу бегать, - сказал Джерри, оглядываясь в комнату, обставленную бесполезной мебелью. Это был не дом, а что-то вроде кабинета врача или зала ожидания на аэровокзале.

– Эй, да ты терпеть не мог бег, - упрекнул его Губер.

И Джерри ответил на добродушный изворот Губера.

– Я знаю, но это такое замечательное ощущение, когда ты заканчиваешь бежать. Это словно удар молотком по голове…

Они оба взорвались от смеха. Его замечание было не таким, уж забавным, но Джерри почувствовал, что им нужен был какой-нибудь повод, чтобы снова оказаться вместе, как в старые добрые времена.

– Хочешь, побежим снова? Со мной?
– спросил Губер.

– Почему бы нет? Мне нужно подвигаться.

– Завтра днём?

– Конечно… - Джерри заколебался.
– При одном условии, Губ. Ни каких больше разговоров о том, что тогда случилось. Ни слова.

– Ладно, ладно. Ни слова, но подготовься на завтра, Джерри. Я за тобой забегу…

– Завтра, - сказал Джерри, повесив трубку, расслабившись от облегчения и с благодарностью выдохнув воздух. С благодарностью кому? Богу. Возможно, он подумал о «Болтливой» Церкви в Канаде.

– --***---

Оби заметил разодранный полуботинок с полуоторванной пряжкой в тот момент, когда он уже ничего не искал. На перемене, поднимаясь по ступенькам на третий этаж, он спешил на последний урок, продираясь через стену тел. В этот день он явно не блистал на двух контрольных, и вряд ли он за них сможет получить больше чем D, что не лучшим образом скажется на его успеваемости. В его голове крутились всякие недобрые мысли. Он сердился на родителей и всех остальных, кто думает, что школьная жизнь - это весёлая забава, приятное времяпрепровождение, лучшие годы жизни с каким-то количеством контрольных и экзаменов, предоставленных тебе для игры воображения. Дерьмо собачье. В этом не было ничего хорошего. Испытанием были ежедневные баталии в бесконечной школьной войне. Школа означала правила, порядок и распоряжения, если ничего не говорить о домашних заданиях.